О митрополите Антонии.

 

 

Воспоминания о личных встречах.

У меня есть личный опыт общения с этим человеком, как в этой жизни, так и в жизни потусторонней о чем и хочу рассказать в этом очерке.

Не подумайте ничего такого, я вполне нормальный, даже, наверное, более склонный к материалистическому осмысливанию окружающего, чем к религиозному миропониманию.

Родился я и жил большую часть жизни в СССР и, как и все в те времена, не связывал свою жизнь с именем Бога.

Это и немудрено. С юных лет нам внушали, что человек венец творения природы и сам определяет свою судьбу, сам борется за существование, сам добивается всего, чего достигает в жизни. И это подтверждалось всем образом жизни, всей системой социалистического государства, в котором я рос и воспитывался.

 

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор...

 

На эту тему мы писали сочинения в школе и все поголовно, когда вырастим, хотели стать космонавтами. В 15 лет меня приняли в комсомол и я был горд, что удостоился этой чести на год раньше своих сверстников. Душа горела, пела и замирала в сладостном предчувствии ожидавшихся в недалеком будущем грандиозных побед социализма не только на стройках пятилеток, но и в мире. Студентами мы работали в студенческих отрядах по 10 часов в сутки, убежденные в том, что наш труд не пропадет даром, а послужит приближению светлого будущего, в котором «мы будем жить при коммунизме».

С годами юношеский задор поутих, приобретаемый житейский опыт отодвигал все дальше лучезарные горизонты, пока они вообще не исчезли, оставив прозу жизни и стремления не опуститься до уровня, как говорят, «ниже плинтуса».

Девяностые годы окончательно выбили идеологическую почву материализмы из-под ног и нас всех бросили в омут оголтелого капитализма в худшем его проявлении. Никто не считал разбитых судеб и сердец, только кладбища стали заполняться гораздо быстрее, чем в нашей юности и молодости. Исчезли песни патриотического звучания, не стало праздников с лозунгами и демонстрациями, быть русским стало позорно и особенно в Эстонии, где я проживал…

Однако, если всю биографию рассказывать, это далеко заведет.

 

Поговорим о Митрополите.

 

Первое знакомство с Владыкой Антонием состоялось  у меня летом 1999 года, когда, эмигрировав в Великобританию, по совету своей матери, стал посещать православный приход Московской патриархии. А надо сказать, что матушка моя, мир праху её, в течение 11 лет жила в Донском монастыре при пресвитере Александре Киселеве, личности неоднозначной и даже где-то выдающейся. Сама она была крестной дочерью отца Александра и  выполняла секретарские обязанности, когда рядом не было Мелицы Александровны и Игоря Петровича  Холодных (дочь и зять отца Александра). Более 30-ти лет отец Александр издавал журнал «Русское возрождение», сначала в Америке, а затем и в России, что требовало определенных усилий как со стороны о. Александра, так и его окружения (журнал издается и сейчас М.А. и И.П. Холодными). Когда в очередной раз, посещая мать в Москве и беседуя с о. Александром, я обмолвился, что собираюсь в Лондон, отец Александр попросил передать весточку митрополиту Антонию, своему большому другу и сослуживцу в храмах  Парижа в послевоенные годы.

Прибыв в Лондон, нашел Собор Всех Святых и после службы подошел к митрополиту, желая передать послание. Владыка взял письмо, выслушал мой сбивчивый рассказ, благословил и переключился на решение приходских дел. Меня это несколько поразило и обескуражило. Даже мелькнула мысль: «А понял ли он, от кого это письмо?». Так озадаченный я вернулся домой, до конца не разобрав, приятное это было послание или нет.

Встреча наша с Владыкой в тот день не состоялась. Я не смог посмотреть на митрополита не по отношению к себе, поэтому он мне и не открылся. Хотя позже между нами было много встреч, но эта так и осталась недоговоренной и в какой-то мере посягающей на авторитет о. Александра в моих глазах.

По четвергам митрополит проводил беседы с прихожанами, и я пристрастился к ним, каждый раз получая от Владыки ответы на свои вопросы, которых было много и которые он, со свойственной ему прозорливостью, разбирал, открывая перед слушателями глубины священного писания. То, что я стал больше разбираться в вопросах религии и постепенно приобщаться к роли прихожанина, смиренно выполняющего свои немудреные обязанности перед Богом, большая заслуга митрополита Антония, показавшего мне, где мой дом и где мне должно находиться.

Присутствия на службах мне было мало, хотелось чем-нибудь помочь приходу, и я предложил свои услуги тогдашней старосте собора Светлане Жулай, сказав, что хотел бы заняться плотницким ремеслом. Сначала она попросила меня  заменить разбившиеся стекла на нескольких иконах, затем поправить двери на шкафе, в котором висели облачения клира, отремонтировать тумбу на кухне и ряд других мелких поручений. Но мне хотелось большего, и однажды она передала меня в распоряжение дьякона Иосифа (сейчас отец Иосиф).  Дьякон Иосиф ввел меня в Алтарь, где я не разу в жизни не бывал и считал себя недостойным присутствовать там. Но он дал мне в руки щетку, емкость с водой и участок задней алтарной стены, покрытой наплывом воска от свечей и довольно значительной пылью. Стена оказалась мраморной, да еще и с барельефами – приходилось работать осторожно, чтобы случайно не сколоть часть скульптуры. В результате часовой работы барельеф из серого, превратился в белый и резко выделился на фоне остальной стены. Дьякон Иосиф похвалил меня и предложил следующую работу: очистить от восковых потеков коврики, лежащие вокруг Святого места. Просто так эти потеки не отходили, сперва надо было их обработать горячим паром, а затем соскоблить. Операция достаточно трудоемкая и поэтому коврики я перенес в самый конец зала, ближе к входу в собор, подключил свой парообразователь и начал соскабливать свечной нагар. Время подходило к 11 часам, когда в соборе появился митрополит. Зайдя в алтарь, он, по-привычке, приложился к евангелию, кресту и, выйдя через царские ворота, увидал меня, ворочающего коврики в углу зала. Сойдя с амвона, неспешной походкой он подошел ко мне, благословил и тихо молвил:

- Вы уж простите меня, пожалуйста, что не могу вам помочь, силы уже не те…

Я ответил, что мне помощь и не нужна и сам могу помочь, если что надо.

- А что вы можете, - спокойно спросил меня Владыка.

- Могу стекла вставлять, по плотницкой части что-нибудь помочь, в детстве лобзиком выпиливал, - ответил я.

- Лобзиком говорите, - он хитро прищурился, обводя взглядом зал храма, -  а можете заполнить резьбой проемы в ограждении галерей наверху. Так, чтобы солнечные лучи проходили сквозь них и создавали красивый узор.

Я посмотрел наверх на проемы в ограждении галерей, занавешенные какими-то потерявшими вид занавесочками, и ответил, что конечно смогу, если Владыка благословит.

- Вот и хорошо, - так же тихо и спокойно сказал Митрополит. И переходя из официального в доверительный тон продолжил:

- Благословляю тебя на это святое дело. Только рисунок обязательно покажи отцу Иосифу, хорошо?

- Хорошо, - ответил я.

  Перекрестив меня еще раз, он направился к свечному ящику благословлять прихожанок, занимавшихся уборкой в храме.

Это благословение вылилось в большую работу, занявшую почти десять лет мой жизни, но это другая тема, затрагивать которую не входит сегодня в мои планы.

Слушая беседы Владыки, я постепенно приходил к пониманию мышления митрополита, отличного от моего тем, что он жил в Боге и все мысли и слова его были от Бога, недоступные мне и вызывающие порой удивление и непонимание. Он умел выбирать и находить такие слова, которые ставили его как бы в подчиненное к собеседнику положение и в то же время вызывали уважение. С ним нельзя было спорить, потому что он никогда ни с кем не спорил. Он просто отходил в сторону, давая человеку самому осознать свою неправоту перед собой, а значит и перед Богом. До меня не всегда сразу доходила его правота, но, осмысливая и анализируя его высказывания, всегда приходил к заключению: как правильно, как глубоко сказано. Очень помогали его беседы, когда как бы уходя в себя, он раскрывал перед слушателями сокровенные тайны бытия  и учил нас поступать по-христиански в нашей повседневной жизни.

Следующий случай, который произвел на меня большое впечатление, это реакция митрополита на несчастье, произошедшее на моих глазах.

Окончена воскресная служба, народ постепенно расходится. Мы с женой уже перешли площадь перед собором и собирались свернуть в сторону Гайд-Парка, как раздался громкий удар. Мы оглянулись и увидали страшную картину. Автомобиль, минуту назад припаркованный к пешеходной дорожке стронулся с места и своим бампером буквально вмял какого-то человека, шедшего из храма, в  чугунную ограду, окружающую соседний дом. Автомобиль отъехал, тело медленно сползло по прутьям ограды, из салона машины, крича, выбежала женщина и скрылась в боковом входе в храм. Все, кто был на площади перед храмом, замерли в ужасе, в воздухе повисла тяжелая тишина. Мы подбежали, желая оказать помощь, но было поздно. Человек был мертв, кровь растекалась по асфальту и капала в подвальный проем дома. Довольно долго не было ни скорой, ни полиции, хотя многие позвонили по необходимым номерам. Тело продолжало лежать на асфальте. Наконец из храма вышел о. Михаил (Фортунато) и с молитвой на устах накрыл бездыханное тело куском белой материи, спрятав от окружающих ужас раздавленной плоти. Жена стала оттаскивать меня от места трагедии, повторяя, что все равно ничего не исправить, что лучше уйти и не бередить душу происшедшим несчастьем.

Через неделю, придя на службу, ничего особенного на месте трагедии не обнаружил, не было даже цветов, которые обычно кладут родственники на место гибели близкого человека. Родственников видимо у этого человека не было. Среди прихожан прошел слух, что виновницей случившейся трагедии является прихожанка нашего собора, которая, сев в машину после службы и желая выехать со стоянки, вместо заднего хода включила передний, и нажала на газ… Человек совершенно случайно попал под автомобиль, что только усиливало трагичность происшедшего. Он действительно не имел родственников в Лондоне и был, как и многие из нас, недавно прибывшим беженцем из бывшего Союза. Приход оплатил все расходы, связанные с похоронами и погребением этого человека.

Через некоторое время пополз еще более страшный слух, что эта трагедия является делом сатаны, предупреждающим о ниспослании нашему приходу новых бед и несчастий из-за того, что в членах прихода нет достаточной святости и чистоты. Этот слух настолько охватил паству, что дошел до клира и вызвал ответную отповедь митрополита Антония. После очередной четверговой беседы, митрополит сказал:

«Вы все знаете о том ужасном случае, который имел место перед нашей церковью  пару недель тому назад; о том, как на человека, никому из нас неизвестного, впервые пришедшего в храм, по несчастью наскочила машина, которой не смогла совладеть одна из наших прихожанок; он был убит. Мы о нем молились, его имя Игорь. Никаких бумаг у него нет; никаких сведений о нем полиция не смогла собрать.

Мы молимся о том, чтобы Господь, Который его привел впервые после его приезда в наш храм, Который ему дал помолиться здесь в течение всей Литургии, чтобы Господь принял его в вечное Царство. Мне кажется, что это событие громадной глубины, что этот молодой человек напоследок был приведен в храм, стоял на Литургии, влился в молитву Церкви, был в Божием присутствии, и когда он был наполнен этим содержанием, дивным содержанием Божьего присутствия, он вышел, и Господь положил конец его жизни, чтобы он, просветлевши, вошел бы в свет Царствия Божия. Смерть всегда трагична, но в данном случае, мне кажется, что Господь ему  даровал смерть в момент, когда он дошел до света…

…Никто… не имеет права считать, что человек убит греховностью окружающих его людей. Мы все недостойны Бога, мы все недостойны друг друга, но мы все, сколько у нас есть сил, веры, глубины друг друга понимаем, друг друга посильно любим, и друг друга тяготы готовы носить. Он  пришел и положил свои тяготы в этом храме, этот храм освятил их и он свободным вошел в Царство Божие. Никто из нас не имеет права говорить, что это наша греховность дала возможность нечистой силе убить человека: это неправда, это ложь, это кощунство.

Доверим этого человека Богу, не будем допускать, что бесовские силы тут действуют; если они действуют, то они действуют только для того, чтобы только разъединить членов нашего прихода, внести смятение, смущение, вместо того, чтобы мы могли стоять все как один человек перед Богом и молиться за этого человека и благодарить Бога за то, что Он ему дал умереть в момент полного просветления…».

Вот это умение переосмыслить трагедию так, что она становится как бы наградой и позволяет войти в Царствие Небесное, есть плод длительных размышлений и глубокого проникновения в суть религиозного учения. И не только: умение высказать это так, чтобы паства поняла, прониклась и переосмыслила факт трагедии, свойственно было митрополиту Антонию.

Но избежать раскола, которого так не хотел Владыка, приходу, уже после его смерти, не удалось. Раскол был подготовлен всей жизнью собора, Уставом, утвержденным в начале 2000 годов, его клиром, в том числе и самим митрополитом. К сожалению, люди, считающие себя наследниками Владыки, грубо переиначили его волю – всегда быть верным Московскому патриархату. Но это уже другая тема, затрагивать которую сегодня также не входит в мои намерения.

Еще одно яркое воспоминание осталось у меня в момент отпевания и похорон митрополита Антония. Я присутствовал на них. Но так и не набрался духа подойти ко гробу и попрощаться, как делали это многие, находившиеся в храме. Чувствуя какую-то безысходность, потерянность, я старался не сливаться с массой молящихся, а искал одиночества в темных уголках храма и на галереях. Оттуда сверху хорошо виден был гроб, установленный в центре собора, и ряды высших церковных иерархов, присутствовавших на торжественной службе. Прижавшись к стене, со скорбью наблюдал процесс прощания с Владыкой и, как говорят, «нутром» чувствовал, что из нашей жизни уходит что-то значительное, что-то важное. Уходит Человек, без которого в дальнейшем будет очень тяжело и неприкаянно чувствовать себя вся наша епархия и каждый человек в отдельности.

Долго после этого я даже не знал, где похоронен Владыка. Вернее знал, что на Бромтонском кладбище, даже видел висевшую на стенде фотографию могилы митрополита с деревянным крестом в изголовье, несколько раз собирался, но так и не сподобился посетить могилу митрополита.

Время шло. Приближалось 50-летие освящения Собора Успения Божией Матери и Всех Святых. Я был включен в комитет по подготовке празднества и получил персональное задание от архиепископа Корсунского Иннокентия подготовить могилу митрополита к панихиде, которая должна была состояться 14 октября 2006 года после торжественной литургии.

Где-то за неделю до праздников, в теплый солнечный день, направился на кладбище. К своему удивлению и кладбище, и могилу митрополита нашел быстро и подивился, какое красивое место захоронения. В двух шагах расположено здание, где отпевают умерших. От него двумя возвышенными рядами расходятся  арочные анфилады, заканчивающиеся полукружьями в которых установлены ниши для урн с прахом, закрытые разной величины гранитными плитами с именами усопших. Среди этих арок заметил фотографа суетившегося с моделью и приспособлениями для солнечного отражения. Подумалось: «Странно, как тут можно снимать что-то не относящееся к вечному». Ровные ряды мраморных и гранитных надгробий создавали впечатление, что находишься не на кладбище, а в каком-то музее, где время наложило свой отпечаток не только на людей, но и на надгробия, поставленные ими.

Среди этих солидных гранитных памятников, могила митрополита смотрится очень скромно. Единственное, что её украшает, это кусты роз, посаженные прямо на могилу и закрывающие все свободное пространство от креста  до соседних гранитных надгробий.

С  трепетом подошел к могиле, оценивая, что можно сделать,  для придания праздничного вида: подравнять розы, переставить ведра с цветами, обновить крест, потемневший за три года. В первую очередь решил заняться крестом. Снял бумажные иконки, выцветшие и помятые от времени, отвернул бронзовую табличку и обнаружил на ней ошибку в дате смерти, достал наждачку и плавными движениями стал снимать с креста частички мха и окислов, образовавшихся от времени.

И тут какое-то странное чувство наполнило меня…

Светило солнце. Вокруг не было ни души. Но появилось странное ощущение, что я не один, что кто-то стоит рядом и наблюдает за моей работой. Я даже оглянулся, думая, что это фотограф со своей моделью добрался до меня. Но никого не было, фотограф куда-то исчез, даже его солидного отражающего приспособления нигде видно не было. Только пташки, чирикая, перелетали с места на место и белки прыгали с ветки на ветку, то появляясь, то исчезая в хвое вечнозеленых туй, то тут, то там высящихся среди могил.

С еще большим рвением продолжил соскабливать серый налет с креста до тех пор, пока под ним не появлялась светлая, не тронутая гнилью желтая деревянная основа.

- Вот так, вот так, - послышался ровный голос, который явно принадлежал Владыке.

Я опять остановился, огляделся, собрал инструмент и тихонечко удалился.

Не описать чувств, охвативших меня, когда ехал на автобусе обратно. Тут был полный букет: и что схожу с ума, что мне все это показалось и даже желание в следующий раз выйти на разговор с Владыкой и спросить, как там…

Заехал в собор, передал табличку, которую обещали переделать и когда крест будет готов, повесить обратно. Но мысль, что произошло что-то из ряда вон выходящее, не покидала меня. Главное, что никому ничего не скажешь, сразу примут за сами понимаете кого…

Перед уходом из собора помолился у иконы Стефана Сурожского, поставил свечу, успокоился и поехал домой.

На следующий день стояла такая же теплая, солнечная погода.

С еще большим трепетом, чем вчера подошел к могиле митрополита. Надо было продолжать работать и, вынув из сумки, разложил инструмент. После того, как крест пожелтеет, избавившись от серого плесенного налета, надо было покрыть его лаком и чем больше слоев, тем лучше будет выглядеть крест.

Не без боязни продолжил чистить крест. Никаких ощущений, слава Богу. Закончив снимать налет, нанес первый слой лака. Пока лак сох, пошел прогуляться среди могильных плит по центральной аллее. Полукружья анфилад смыкались в кольцо и крестообразно расходились на все четыре стороны света. Я шел, не сворачивая, к следующей анфиладе, удивляясь простоте композиционного решения по захоронению, как тел, так и прахов. Под анфиладами заметил вход в подвальное помещение – значит и там есть ниши для урн. Все было чисто убрано и плиты выровнены. Чувствовалось, что на кладбище убирают. Вскоре заметил поливальщика, который из шланга поливал надгробия, очищая их от пыли и грязи и заодно поливая цветы и растения, росшие то здесь, то там.

Вернувшись к могиле митрополита, заметил, что и здесь был поливальщик: все было обрызгано водой, на листьях и цветках блестели капельки воды, а возле могилы образовалась довольно значительная лужа, заполнившая все пространство между могилами.

Вытер крест по успевшему засохнуть лаку и взялся наносить следующий слой.

И тут опять на меня накатило какое-то беспокойство, в душе зазвучал голос: «Как тяжело мне здесь! Как давит земля! Холодно! Сыро! Сыро!».

Не поддаваясь панике, читая «Отче наш», продолжал наносить лак, стараясь отогнать навязчивые мысли о тесноте и сырости. Наконец очередной слой нанесен, можно отойти. Когда я  отходил, голос во мне переставал звучать, отдаляясь куда-то в глубину, и в голове наступала благодатная тишина.

Не знаю, но когда все уже заканчивал, подошла женщина, которая присматривала за могилой. Поругала меня, что снял иконки, табличку и вообще передвинул цветы. Я смотрел на неё и радовался её бурчанию, так отличному от того загробного голоса, который звучал во мне и от которого веяло нечеловеческим холодом.

Никому никогда я не говорил об этом, боясь заработать репутацию неуравновешенного психически человека. Но одно последствие этого нахождения наедине с могилой митрополита осталось и состоит в том, что обязательно нужно любыми путями добиться установки надгробного памятника на могиле. Пусть он будет стандартного типа, как у окружающих, пусть это будет надгробие, исполненное твердой рукой художника. Но надгробие надо – без него могила гола и это видимо очень беспокоит мою душу и не даст ей успокоиться, пока не будет исполнено. *

Мир праху его и душевного упокоения!

* В августе 2009 года на могиле митрополита установлен гранитный памятник в виде креста.