Дарья Верясова
Возвращение
памятный знак традиционным семейным ценностям.
Война заселяет человека, как пустую комнату, влезает в повадки и навыки, война становится привычкой.
Мы шли с Мариной по вечереющему Донецку, и грохот грянул над головой. Я дёрнулась от страха, а Марина махнула рукой и сказала:
- Это далеко! Когда близко - сразу слышно.
И мы пошли дальше. Больше взрывов не было.
- А как это - когда близко?
- Ооо! - засмеялась Марина. - Очень громко. Когда снаряд летит, тебя одним звуком на землю опрокидывает.
Сейчас земля сухая. Всю неделю обещали дожди, но вопреки прогнозам, Донецк был солнечен и гостеприимен.
Ямы, оставленные в дорогах снарядами, нынче залиты свежим асфальтом - яркие тёмные квадраты не бросаются в глаза, если не знать истории их появления. Обычный дорожный ремонт. Близкие здания, крыши магазинчиков, урны, бордюр - всё в осколочных ранениях.
Навстречу идёт девушка в мини.
- В войну, наверное, юбок не носили? - спрашиваю Марину.
- Почему? - удивляется та.
- Ну колготки... обстрелы... порвутся, если падать...
- Да нет, носили.
Марина молчит, а потом сообщает:
- В войну другого боишься. У меня малая гостила, пошла в магазин, а ей подруга с окраины звонит на сотовый: "Ты где? - спрашивает. - Ложись, от нас стреляют в вашу сторону!" Там же как получается: если укры стреляют по центру, то над окраиной снаряды пролетают, их видно. Объявлений никаких нет. Это если бы самолёты засекли издалека, тогда успевали бы объявить тревогу, а обстрелы всегда неожиданно начинаются. И люди наловчились помогать друг другу звонками. Вот подруга говорит, когда снаряд выпускают, а малая падает. Только на окраине затихло, подруга говорит, что можно встать, малая подскакивает - и домой. Добежала, звонит мне: что делать?! Она ещё необстрелянная была.
И понимаешь, что самое страшное? Не то, что к тебе снаряд прилетит, самое страшно то, что ничем не можешь помочь родному человеку.
Вопреки прогнозам, город живёт и растит детей. Они гуляют с родителями по широким проспектам и бульварам: взрослые пешком, малыши - в колясках. Они играют в центре на детских площадках и кормят уток, что живут в водоёмах. Семьи выгуливают детей, рождённых перед войной и зачатых под бомбёжками. Жизнь приноравливается к любым условиям.
Я возвращаюсь в Москву ночной машиной. Проходим таможни, и на российской земле я наконец-то чувствую себя в безопасности - тут можно не бояться, мина не прилетит и осколок не ударит в тело. Война поселяется в человеке, едва коснувшемся её. Тёплый салон машины качает, и я засыпаю.
Я стою в середине безлюдной улицы и вижу, как темноту режут яркие всполохи света. Небо простуженно свистит утробой, от него некуда деться. Снаряды перелетают пятиэтажку и лопаются за её хребтом. Это слишком близко.
Ноги подгибаются, но надо бежать прочь. Уши захлёбываются грохотом. Я мчусь по улице как от погони, и чувствую всем нутром, как неотвратимо стремится к земле острый нос снаряда, как он врезается в тротуар. Что-то мягко толкает в плечо, опрокидывая меня навзничь. Темнота сгустилась, и грохот уполз в сторону. Пытаюсь встать, опираюсь руками и заваливаюсь набок, лицом в липкую тёплую лужу. Правая рука не держит. Подношу ладонь к лицу, шевелю пальцами, но вижу пустоту. Смотрю на плечо - из чёрной культи судорожно бьёт кровь, и нигде вокруг нет моей руки. Ползу, переворачивая куски камня, отгребая месиво осколков, но руки не нахожу и, одурев от усталости, затихаю в наступившей темноте.
- В туалет пойдёте? - окликает пассажиров водитель.
Шесть утра. Мы хлопаем дверьми, выстужая сонный уют. В глазах песок, и колотится сердце. Телефонная смска приветствует меня на заснеженной московской земле.
Война навсегда поселяется в человеке.