НЕМНОГОЕ ИЗ ТОГО, ЧТО БЫЛО..

 

Глава  101 - 120

101. Где деньги, Зин ! Или мои грядущие беды.

Утром, как обычно, наш делоуправитель Лусине, сияя полной цветовой гаммой красок, известной современной науке, и благоухая головокружительным запахом заморских духов, принесла почту - на сей раз небольшую стопку. Затем, торопясь, сбиваясь и краснея (обязательный атрибут, когда речь шла об интимных подробностях,) рассказала пару сплетен из жизни наших соседей по коридору
Это ежедневное испытание я безропотно принимал. Делал вид, будто всецело поглощен сценами зримо напоминающими скандалы из низкопробной литературы, в первую очередь, из меркантильных соображений. Учитывал потребность Лусине с утра выговориться, выплеснуть свой информационный багаж, накопленный за предыдущий вечер и наступившее утро. От этого зависит её деловой настрой на весь день, что и предопределит теплую атмосферу в коллективе; а среди общей болтовни иногда проскальзывала и ценная информация.
Адресованные нам письма не отличались особым разнообразием, в основном содержались просьбы выделить путевки. Нередко к просьбе прилагалось, в качестве убедительного доказательства, жалостливое послание, в котором автор письма красочно описывал тяжелое и даже бедственное положение, в котором он оказался по вине непредвиденных обстоятельств, и, ссылаясь на эти самые обстоятельства, обосновывал необходимость своего пребывания именно в летнее время, именно в Болгарии и именно на курорте “Золотые пески”.
Реже получали жалобы на сложившуюся нервозную конфликтную обстановку в коллективе. И письма, в этом случае, приходили за подписью группы активистов от имени всей организации. Подписанты обращались к нам в период самой активной фазы конфликта, когда убеждались, что междоусобицу своими силами погасить не в силах, наивно полагая, что чиновнику со стороны это удастся.
И уж вовсе редко среди разноцветных конвертов оказывались письма-приглашения на мероприятия, проводимые членами нашего профсоюза, или прочими международными организациями. Как правило, в таких случаях речь шла о социальной сфере.
Но в это утро в стопке оказалось сразу два письма несколько иного характера. Первое, приглашение от международной организации “Love the еarth”, (День земли), которая решила провести в Ереване, в Центре Текеяна научно-практическую конференцию под эгидой ЮНЕСКО, посвященную Дню защиты Земли.
То есть, сразу подумалось, они решили объяснить армянину, что землю, во-первых, необходимо беречь, а во-вторых, как это нужно делать. “Да, если бы они хоть раз увидели, с каким трудом армяне, очищая от камней горные участки, превращают их в плодородные земли, как трепетно они относятся к каждой пяди земли с чернозёмом, которой в Армении катастрофически не хватает, они бы приехали в Ереван не учить, а учиться”, - размышлял я, рассматривая аляповатый нестандартный по форме конверт, и, решив обязательно принять участие в конференции, попросил Лусине напомнить мне, опасаясь как бы в суматохе будничных дел не пропустить её.
А второе, заинтересовавшее меня письмо, было посерьёзнее; приглашение на президиум Совпрофа (Совета профсоюзов) Армении, в котором среди бытовых, не представляющих особого значения вопросов, но претендующих на всплеск эмоций и многочасовое обсуждение, типа “Выделить ли уборщицам дополнительно по новому ведру раньше предназначенного срока” (утрирую) значилось предложение обсудить текущий бюджет Совпрофа. И, что удивительно, приложен проект и пакет документов по этому вопросу.
Не сомневаюсь в том, что читателю известно, что такое бюджет и из чего он складывается, но на всякий случай напомню. Речь идет о доходах, которые получает в данном случае Совпроф от своих подконтрольных организаций и, соответственно, расходах; как их распределяет.
Немногим известно, что в подчинении Совпрофа находилось более десятка организаций, не имеющих прямого отношения к профсоюзной жизни, но охвативших все сферы социалистического существования в нашей стране. Только спортивных обществ пять, в которые уходила львиная доля профсоюзных взносов на поддержание, так сказать, спортивного тонуса советского труженика. А как эти средства расходовались, по каким карманам растекались и какие крохи перепадали самому уважаемому в СССР рабочему классу, об этом история умалчивает.
Да плюс мощные бизнес-структуры с умопомрачительными, разумеется, в рамках возможностей небольшой республики, доходами. Речь идет о Бюро реализации туристских путевок, Совета по управлению курортами и Совета по туризму и экскурсиям.
Чтобы вам было легче представить потенциал этих финансовых гигантов, раскрою скобки. Курортному управлению принадлежали практически все санатории (кроме, ведомственных, составляющих небольшой процент), и дома отдыха Армении. Толком их точное количество из простых смертных никто и не знал. В распоряжении Совета по туризму находились до полусотни туристических баз, в подконтрольной этой организации автобазе “Турист” имелось 180 современных венгерских автобусов марки “Икарус”. Они каждый божий день выезжали за ворота гаража и направлялись в различные города и страны с туристами на борту. Да плюс две крупнейшие гостиницы нашей столицы “Эребуни” и “Наири” не пустовали.
Так вот, в бюджет Совпрофа, по логике, должны поступать доходы этих предприятий, и затем распределяться согласно заявкам в подведомственные профсоюзные организации.
Но каково было моё удивление, когда я обнаружил напротив этих финансовых гигантов в графе отчислений в пользу Совпрофа прочерки. То есть, многомиллионные доходы этих организаций уходят мимо, неизвестно куда. У меня даже в глазах потемнело. Вот так открыто можно воровать? Даже не воровать, а грабить?! Изумление моё переросло в негодование, а негодование - в сдерживаемую, до поры до времени, ярость.
И меня уже было не остановить. Два дня, оставшиеся до президиума, я провел в архиве, изучал материалы по обсуждению бюджета прошлых лет. Навешал лапши на уши Светлане, заведующей архивом, строптивой и скандальной женщине, хотя лично у меня с ней сложились приятельские отношения и получил доступ к архивным материалам. К тому же, я объяснил ей свой интерес к пожелтевшим и почерневшим бумажкам желанием изучить, насколько последовательно проводят Курсы повышения квалификации обучение профактива. А так как Светлана недолюбливала Дездемону Гарегиновну, директора профсоюзных курсов, то и с большим удовольствием вывалила передо мной все папки без разбору. И я, изучая аккуратно подшитые архивариусом материалы, просматривая особо интересные компроматные документы, имел возможность убедиться в том, что не первый год промышляет крепко слаженный преступный синдикат. И самое парадоксальное кроется в том, что многомиллионное воровство происходит на глазах у всего честного народа. Делалось это открыто, не таясь, прикрываясь, как фиговым листком, решением президиума Совпрофа в расчёте на безучастное отношение профсоюзных лидеров. Надо признать, что, махинаторам это блестяще удавалось на протяжении долгого времени, во всяком случае до сих пор...
В назначенный день я по привычке зашел в зал заседаний Совпрофа Армении одним из последних. Огляделся, народ воркует, перешептывается, хихикает. Радостные такие, возбужденные. Как же, пригласили, уважили. А у каждого именной столик, о чем свидетельствует вклеенная металлическая табличка с его именем в край стола и никто не вправе это место занимать. А потому мои коллеги усаживаются с особым удовлетворением, такие важные, самодовольные. (Признаться, в первое время и я, пребывая в состоянии эйфории, испытывал такие же чувства, а потом опротивело, когда стал сталкиваться с постоянной фальшью и в словах, и в поступках завсегдатаев именных столиков).
Так вот, еще несколько минут, и Мартин Карпович, подобно дирижеру, вскинет бровями и… хорошо отрепетированный коллектив, строго следуя указаниям главного волка начнет дружно подвывать. И обсуждать начнут всякую (простите) хрень: кому, за что и сколько, если речь идет о распределении, а на закуску самое главное - какой уборщице сколько новых ведер полагается, в свете укрепления международного профсоюзного движения. При этом слова заумные употреблять. Ссылаясь на учения древних философов, приводить примеры из истории Великой Армении, и с достойной последовательностью то в носу ковыряться, то этим же пальцем сотрясать воздух.
А Мартин Карпович, тем не менее, терпеливо выслушает каждого, услужливо при этом поддакивая, и, улучив минуту, к третьему часу бурного обсуждения, откровенно вздохнет и, посматривая на часы, как бы про себя, но так, чтобы все слышали, произнесёт:
- Что-то затянули мы сегодня, - и, так, между прочим, словно бы нехотя, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, вполголоса, скороговоркой процедит сквозь зубы:
- Что там у нас осталось? М-м-м бюджет… давайте примем за основу. Кто за? Кто против? Воздержавшихся нет? Приняли.
Успокойся, читатель. Это ему хотелось бы, чтобы так произошло. Но все не так просто.
Как только он замямлил и стал мысленно переминаться с ноги на ногу, я напрягся, как тигр перед прыжком. И не успел Мартин Карпович закончить предложение в конце которого замаячило слово “бюджет”, я вскочил на ноги и спросил, да не спросил, а завопил, брызжа слюной и сверкая налитыми кровью глазами, показывая указательным пальцем на прочерки против известных организаций:
- Мартин Карпич, где деньги?!
Тут же, к моему ужасу, как по команде “Фас!” откуда то сбоку встрепенулся начальник финансового отдела Гурген Абгарян и облачившись в робу Ивана Сусанина затараторил, перебивая меня:
- Я прошу, выслушайте! Дайте мне слово! Сядь Карапетян, не до тебя. Я совсем забыл, - и, овладев вниманием аудитории, продолжил:
- Кинолаборатория запросила денег для приобретения новой киноаппаратуры.Что будем делать, профсоюзы раскошелятся или опять на Мартина Карповича взвалим?!
Мои коллеги замерли в секундном ожидании нежелательной развязки а затем, перебивая друг друга, загалдели, переходя для убедительности на крик.
- Да что там, Мартин Карпич разберется !
- На Мартина Карпича!
- Он бога-а-а-атый!
- Нам не потянуть!
- И в прошлый раз мы платили.
- Да, нет, опять на него повесили.
- Мы платили, чего ты несёшь!
- Какая сумма, - выждав пару минут, деловито спросил Мартин Карпович, словно впервые услышал о заявке Кинолаборатории.
Я, пытаясь унять дрожь в руках, смотрю на неестественные движения Абгаряна, и понимаю, что это хорошо отработанная постановка, на случай, когда возникнет необходимость отвлечь народ от нежелательного развития событий.
- Сейчас, сейчас, - Абгарян стал копаться в своих бумагах, перекидывать помятые да перемятые листы с одной папки в другую. На одном из листов заметно выделялась круглая вмятина от горячего стакана со следами залитого чая. А народ, затаив дыхание, ждал.
- Они еще сами не определились какую модель выбрать, вроде бы порядка 1300 - 1350 рублей, - продолжая перебирать бумаги, - процедил сквозь зубы Абгарян.
- Ну и обсуждать нечего, - развел руками Мартин Карпович, - когда определятся… решим в рабочем режиме, а потом поставим в известность членов президиума: - заключил он, стараясь не смотреть в мою сторону. Его поддержали короткими репликами члены его команды, перебивая всех и друг друга .
- Все правильно!
- Согласны, согласны !
-Чего уж тут!
С горечью посматривал я на своих сотоварищей, отказываясь понимать их мотивацию; до меня с трудом доходил смысл их реплик. Я молчал, так как перекричать инспирированный Абагаряном гвалт не представлялось возможным.
- Нищие мы, Мартин Карпич, с трудом перебиваемся.
- А чем занимается эта лаборатория?
- Надо бы заслушать её работу.
- Ха-ха-ха только вот этого делать не надо.
- Пора закругляться!
- Нищие мы, Мартин Карпич, с трудом перебиваемся.
- А чем занимается эта лаборатория?
- Надо бы заслушать её работу.
- Ха-ха-ха только вот этого делать не надо.
- Пора закругляться!
И 1350 рублей, которые еще и на 22 комитета поделить надо, перевесили многомиллионные потери, понесенные профсоюзами по причине равнодушного отношения, которое в уголовном кодексе имеет конкретное наименование: “Преступная халатность”.
Снова встал на ноги неутомимый Абгарян:
- Значит, я так Артавазду (директор Кинолаборатории Артавазд Назарян) и передам, - стараясь перекричать поднятый шум, он продолжил разыгрывать комедию, не скрывая своего удовлетворения тем, что сумел приковать к своей персоне внимание членов самого высокого форума профсоюзов Армении и увести разговор в нужную его команде сторону.
А получив полное удовлетворение, он позволил себе расслабиться, и, продолжая разбирать бумаги, театрально рассмеялся. Его поддержали зычным смехом некоторые председатели-сателлиты, не имея ни малейшего представления, что так развеселило начальника финотдела. Затем, не давая послушному “хору” выйти за рамки обозначенного коридора , после небольшой паузы главный финансист, всё также нарочито посмеиваясь, воскликнул:
- Главное, еще не определились, а уже денег требуют.
И эта, ну уж очень смешная фраза, не осталась без внимания и вызвала очередную порцию оглушительного хохота. К общему смеху присоединились и те председатели, которые при первом коллективном гоготании безмолвствовали; не сообразили вовремя подключиться, но и они, очевидно так же, как и остальные, обладали тонким чувством юмора.
Таки образом, вдоволь потешившись над нами, Абгарян устало вздохнул и притих, вроде как выдохся или остановился с целью глотнуть свежего воздуха и с новыми силами продолжить водить за нос “слепое стадо” и до последнего выполнять установку. Но скорее всего, он получил невидимый остальным жест-сигнал от своего “босса”, который чутко следил за развитием событий, и, как опытный полководец, вклинился в образовавшуюся паузу, громко объявил о завершении работы президиума, собрал бумаги со стола и поспешно удалился.
И тут же, остальные члены президиума, начисто позабыв о моём вопле, приподнялись с мест, громыхая стульями и радуясь тому, что удалось избежать оплаты.
Мне ничего не оставалось, как, недоумевая и сожалея о неиспользованной возможности, вместе со всеми покинуть зал заседаний.

102. Фиаско

Вернулся я расстроенный, потерпев сокрушительное фиаско, к себе, в рабочий кабинет. Заперся, включил кондиционер, и пытаясь отвлечься, подошел к книжной полке, стал, рассеянно просматривать, перебирать книги. В основном на полке стояли справочники, энциклопедические словари, иногда между ними проскальзывали поэтические сборники, авторские книги. Вот единственная прижизненная книга клоуна “с грустным лицом” Леонида Енгибарова ”Первый раунд”, которую я, как особую реликвию, храню до сих пор. Рядом Ерванд Петросян, детский поэт, добрая душа, он представлен несколькими книгами, книга Андрея Вознесенского с пафосным автографом “Дорогому… и так далее” Вроде бы дежурная фраза, а так приятно звучит, всякий раз перечитывая получаю особое удовольствие. Интересно, сколько автографов он оставил за свою жизнь?
Вот книга председателя профсоюза работников высших учебных заведений Гарника Вагаршакяна с моим прологом.
Он сунулся было к Мартину Карповичу, тот ему отказал, затем ко мне обратился. Главное и текст заготовил, только подпись подмахнуть. Ну я и расписался не глядя. Мне то что, а человеку приятно, хотя как человек он, как бы помягче выразиться, сложный, достаточно сложный.
Конечно, тут можно возразить, как можно не глядя, не читая… подписать. А принципы? А мораль?
Но у меня есть тому свое объяснение. Во-первых, эту книжку вряд ли кто-то ещё кроме самого автора примется читать. В сборнике он собрал свои служебные выступления прошлых лет на профсоюзных форумах разного уровня и насколько они сегодня актуальны и интересны, непонятно. Лично я дальше первой страницы и не заглядывал, на этой странице моя подпись, всякий раз смотрю насколько она удалась, до нужного ли уровня кончик буквы “К” загнул.
Не знаю, кому принадлежит фраза “Не будь победителем в мелочах” - по-моему, хорошо сказано. Может быть я и есть автор этой фразы, кто знает. Мне почему-то не верится, что и я способен иногда удачно выразиться.
В своих поступках я пытаюсь придерживаться этого принципа. Конечно, можно было бы с умным видом указать Гарнику, например, на 73 страницу, с пятой по седьмую строчку, выразить свое несогласие с изложенным, а потому и, проявляя особую принципиальность, не рекомендовать этот “шедевр” читателям. Только, что бы это дало? Еще более бы омрачило страдающего завистью и ненавистью к людям в целом и к моей персоне в частности, человека. Испортил бы я ему настроение ровно на столько минут, сколько потребовалось бы ему дойти до следующего кабинета, к более покладистому коллеге, не более. Бывает принципиальность попахивает завистью, становимся принципиальными там, где хотим скрыть оное отрицательное качество, приобретенное человечеством в переходный период от четвероногого состояния в двуногое. Так что, и не корю себя за эту подпись и не оправдываю. Оставляю читателю право выбора, остаться принципиальным и осудить мой поступок или проявить снисходительность.
Рядом книга актёра Валерия Золотухина “Дребезги”, с трогательной дарственной надписью. Я имел счастье общаться с ним, принимать его у себя дома, в одной из последующих глав расскажу и об этом.
Следом стоит присевшая, в силу малого количества страниц, книжка Вано Сирадегяна. Насколько он хороший писатель мне сложно судить, скорее всего неплохой. Он с трудом выбил при советской власти эту книжонку и так бы на литературных задворках и остался, если бы не подоспела смена власти.
Приказавшую долго жить ненавистную ему, по уже известной читателю причине, советскую власть рабочих и крестьян, сменила “очаровательная” власть доцентов и младших научных сотрудников, а поскольку он, не являясь ни тем и не другим, лишь по воле обстоятельств оказался в обойме ее руководителей, то и счастью его не было предела.
И позабыл не развернувшийся писатель “своё кредо и смысл жизни”, как любил он к месту и не к месту заявлять и занялся “государственным устройством” новоиспеченной республики. За короткий промежуток времени сменил несколько государственных кресел, но оборвалась его карьера на самом взлёте, как только его фаворит, первый Президент современной Армении подал в отставку.
Будучи предельно осторожным человеком, тот почувствовал, что еще немного грабежа и наступит точка невозврата, после которой неумолимо забрезжит скамья подсудимого со всеми последствиями и, вовремя ушел в тень, получив весь пакет привилегий, положенный руководителю государства, и отошел от мирских дел, время от времени короткими заявлениями напоминая о себе любителям повздыхать на тему, как вчера было хорошо и как сегодня плохо.
А наш “герой” не почувствовал, не зная меры, грабил, не чурался и организацией убийств (Город время от времени сотрясали ужасные истории об очередных убийствах, о заказчике которых знал весь город и республика в целом) и оказался на скамье подсудимых. Но в последний час продолжавшегося несколько недель судебного процесса исчез, “сел на дно” и с тех пор ничего о нем не известно. Он объявлен в международный розыск, но насколько хорошо его ищут непонятно. И ищут ли? Ну и правильно, зачем утруждать себя поиском человека, который сам себя приговорил к пожизненному заключению, и добровольно проводит свои годы в замкнутом пространстве, очевидно в рамках одного бункера, не рискуя выйти за его пределы. Так лучше бы он реально получил пожизненный срок. Лучше по двум причинам, во-первых, заключенным каждый день прогулка по тюремному двору полагается, солнышком полюбоваться можно и по нужде выпускают, а во-вторых, и это серьезно, не сегодня, так завтра и амнистия бы подоспела. Смилостивилась бы очередная власть, полагая, что и они не ангелы, и лучше загодя создать прецедент, чтобы потом самим не кусать локти. А теперь что, гуляй в четырех стенах до гробовой доски в прямом смысле этого выражения.

103. Однажды в полдень у Матенадарана.

Я хорошо помню тот ереванский полдень, субботу 20 февраля 1988 года... И никогда не забуду те внезапно нахлынувшие ощущения радости и беспокойства, когда в воздухе запахло грядущими переменами в стране, в моей жизни.
Случайно оказавшись на проспекте в районе книгохранилища древних армянских рукописей Матенадарана, я увидел, как по проезжей части движется небольшая колонна с транспарантом с надписью «;;;;;; ;;;». (Чистый воздух) Без сомнения эта акция проводится не по указанию властей, подумал я, и в подтверждение этой мысли кто-то из толпы зевак в сердцах громко воскликнул: «В Абовяне в ужасном состоянии экология, вот люди и не выдержали». Некоторые “смельчаки” из толпы, не задумываясь присоединились к протестующим, я же не рискнул, а стал сопровождать колонну, двигаясь параллельно по тротуару. Лишь когда колонна добралась до театральной площади, впоследствии ставшей «Площадью свободы», я признаюсь, не без робости все же присоединился к ним. Было сложно понять, о чем говорят ораторы, к чему призывают, так как в руках у них был простенький громкоговоритель, неисправный “матюгальник”, который сопел, хрипел, свистел и приходилось каждую минуту его регулировать.
Помню только, как бешено колотилось сердце у меня в груди, ведь вот свершается что-то необычное, и я, подумать только, оказался тому свидетелем, кому расскажешь - не поверят. С замиранием сердца оглядываюсь по сторонам и вижу одни восторженные лица. Ни одной скучающего человека.
Неожиданно ко мне, улыбаясь, подходит молодая девушка и вкладывает мне в руку бумажку. Я увидел, как такие же кусочки бумаги передаются по рядам. Раскрыл скомканную полоску и торопливо прочёл: «Сегодня, в Степанакерте, на внеочередной сессии Совета народных депутатов Нагорно-Карабахской автономной области принято решение ходатайствовать перед Верховными Советами Азербайджанской ССР и Армянской ССР о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР».
И началось… Нескончаемые митинги с требованием удовлетворить просьбу Нагорно Карабахского Областного совета.
Если в первые дни и недели митинги преследовали лишь одну цель - поддержать карабахских собратьев, то с появлением на трибуне команды Левона Тер-Петросяна, впоследствии Президента страны, параллельно выдвигается лозунг-требование вывести Армению из состава СССР.
Именно в эти дни я обнаружил в первой Конституции 1918 года молодой Советской республики особый статус, черным по белому прописанный для новоиспеченной Армении. (Кстати, это между нами, довольно-таки странный документ. В нем этакий микс из деклараций, размышлений, законов… Читаешь этот документ и диву даешься, как могли люди с подобным уровнем интеллекта, знаний и полным отсутствии навыков работы в государственных органах посягнуть на власть, свергнуть её, а затем править, спотыкаясь на каждом шагу?)
В третьей главе этой конституции есть абзац, в котором зафиксировано право самоопределения Армении. Процитирую его полностью.
“6. III Съезд Советов приветствует политику Совета Народных Комиссаров, провозгласившего полную независимость Финляндии, начавшего вывод войск из Персии, объявившего свободу самоопределения Армении.”
Я тотчас же сделал несколько копий этой страницы и помчался на площадь, которая бурлила: ораторы энергично сменяли друг друга, у микрофона образовывалась очередь. На трибуне я заметил Вано Сирадегяна, с которым буквально пару дней назад столкнулся в Клубе книголюбов Армении на профсоюзном собрании. Я оказался в Клубе по долгу службы, а он пришел поддержать своего товарища.
Я передал Сирадегяну одну копию и стал наставлять:
- Вы поднимаете проблему отделения Армении от СССР, это хорошо, но на каком основании? Вот я вам предлагаю основание. Это первая Конституция в СССР, которая гарантировала право армянам решать свою судьбу. Следующая Сталинская Конституция вывела это положение так и не дав армянам распорядится прописанной в Конституции возможностью. А власть не имела права без референдума, без согласия народа вносить изменения. Нужно вернуться к первой Конституции и дать возможность армянам на основании этого пункта определить свою дальнейшую жизнь.
Вано Сирадегян скучно зевнул и засунул лист в карман. Но я не унимался, понимал, что до микрофона мне не добраться, там все схвачено. Остальные листы передал другим активистам, вольно расхаживающим по трибуне.
И стал с нетерпением ждать, когда же прозвучит долгожданное основание, право армян решать свою судьбу, данное самой же советской властью. Не дождался..

104

Зазвонил телефон, отвлек меня от размышлений, навеянных подборкой книг в книжном шкафу, а заодно и вернул в день сегодняшний, к рабочему столу, на котором небрежно развалилась, злорадно посмеиваясь надо мной, папка с материалами прошедшего президиума. Я обошел стол, косо посматривая на папку, поднял трубку, но на том конце провода тишина, слышу как сопят и молчат. Я пару раз “алло-о-кнул” и положил трубку на рычаг.
“Хотят выяснить, на месте ли?" - подумалось мне. И мысленно вернулся в зал заседаний. Нехорошо получилось, упустил контроль, а дожимать в таких случаях надо… Так некстати Абгарян со своей киноаппаратурой… Как неожиданно он вскочил и такой кипеш поднял, заткнуть ему пасть казалось нереальным делом. А потом наверняка он не один, еще кто-то из “шестерок” притаился, готовый подстраховать. Абгарян справился, поэтому “дублёр” и не включился в игру. А так и второй бы загалдел, а там и третий бы подключился, у них все продумано, заготовки есть на все случаи жизни.
Хотя можно было одной фразой вырубить Абгаряна и остальным не дать подняться. Громко, чтобы никто не посмел перебить, заявить: “Я завтра же перечислю 1350 рублей, только, Абгарян, сядь и не мешай!” Или расшуметься, мол, чего встреваешь… Нет, этого делать ни в коем случае нельзя… Он в ответ бы поднял крик, причем с радостью, чтобы как раз и скандал устроить и полностью отвлечь, так и не понявший, что на самом деле происходит, народ. Нужно уметь предвидеть и такие повороты событий. Ведь сам себя всегда настраиваю - бей, раз руку поднял. Ведь пропасть в два прыжка не перепрыгнуть. Что ж теперь? Как быть? - думал я, пытаясь разобраться в сложившейся ситуации:
Мои размышления не прерывались и за рулем автомобиля по дороге домой, а затем и на кухне.
“Да! Мартин Карпич старый волк, нахрапом его не возьмёшь”,- горько усмехался я, нарезая сыр и подогревая жареную картошку, оставшуюся ещё со вчерашнего ужина. - “Спрашивается, чего я добился? Заручиться бы поддержкой. С кем-то в паре действовать, а не в одиночку. Но на кого можно положиться? Да не на кого! Ведь первый же, с кем бы я поделился своим “открытием”, не раздумывая помчался бы с важной информацией в само логово, к самому Мартину Карповичу, в надежде за особое усердие и преданность, вымолить пару дополнительных путевок за рубеж, а если повезет, то и в капиталистические страны.
По всей видимости мои коллеги, председатели отраслевых комитетов, не такие уж и наивные, каждый гребёт себе из своего источника и в ус не дует и сознательно не вмешивается в вотчину самого главного.
Есть несколько руководителей относительно порядочных, из тех, что хоть и не поддержат, но и не заложат. Но этого недостаточно. Сегодня представить себя, развалившись на диване, этаким борцом, не так уж и сложно. Их тысячи, бойцов диванной армии, инакомыслящих, так сказать, а инакодействующих, готовых задницу отодрать с этого самого дивана и встать во весь рост, по пальцам пересчитать можно...
Теперь же бригаде Мартина Карпича известна моя позиция, мои намерения. Как они отнесутся к моей попытке вывести их на чистую воду, что предпримут. Попробуют ли договориться или что еще похуже?..
Мысли, одна мрачнее другой, одолевали меня и я понял, что одиночество - это состояние, когда вокруг множество людей, а поделится не с кем.
Зазвонил телефон, младшая дочь Рузанна опередила старшую, выхватила трубку и тут же окликнула меня:
- Папа, тебя это.
На проводе Сэро, мой заведующий орготделом. Мы с ним одногодки, поэтому, когда рядом никого нет или говорим по телефону, он не особо церемонится.
- Вчера вечером убили Овика Аракеляна, - гаркнул он и смолк в ожидании моей реакции.
Аракелян Оганес или Овик, как мы его зовем, вернее теперь нужно использовать глагол “звали”, в прошлом работал помощником Мартина Карповича. Нас не связывала крепкая дружба и, особенно в последнее время, редко встречались, но мы понимали друг друга, сопереживали. Нам хватало одного кивка головы с противоположной стороны улицы, легкого приветствия, незаметной улыбки... А теперь все это уже в прошлом. Первое, что промелькнуло в голове: “Видимо много знал, или как и я за красную черту переступил...” Да! Новость не из приятных. А тут прямо не ко времени и я со своим демаршем. Кто следующий?
Настроение и так на нуле, а теперь и вовсе упало. Вернулся к телевизору, а что творится на экране в упор не вижу, в голове неразбериха. Что делать, как вести себя? На время залечь на дно? Работать, как ни в чём не бывало, продолжать заискивать, да в три погибели кланяться?.. Можно зайти к Мартину Карповичу по надуманному поводу и, как нашкодивший школьник, что-то промямлить, типа не так меня поняли, видимо у меня с головой что-то, в последнее время много забот, по дому и вообще... Он самодовольно усмехнется, по-приятельски похлопает по моей руке и скажет:
- Бывает, ничего, иди работай, - а про себя подумает: - иди, живи пока… и знай свое место.
Или - раз поднял руку то, согласно своей же “инструкции”, бить наотмашь и стоять до конца? Может быть и победного, кто его знает?

 

105. День земли

Судя по плану-графику мероприятий международной организации “Love the еarth”, выбор на Армению пал в результате слепого жребия и никакой предвзятости. Подумалось, а чего бы им не провести без предвзятости подобную конференцию, к примеру, в . Югославии... Извините в республиках до недавнего времени объединенных в границах одного государства по именем “Югославия”. Всего лишь год назад эти же самые “любители природы”, но в погонах”, ковровыми бомбардировками так отутюжили эту землю, что последствия будут сказываться еще несколько десятилетий.
В результате бомбовых ударов по нефтехимическим заводам произошло отравление воздуха ядовитыми испарениями, по-прежнему велико число людей с раковыми заболеваниями.
Вместе с тем, коалиционные силы с упоением расхваливают гуманный способ ведения той войны: за сутки до нанесения авиаудара с самолетов они сбрасывали листовки с информацией о месте запланированной атаки и гражданское население покидало опасные места. Отсюда и относительно небольшое число человеческих жертв.
С этими размышлениями я и отправился на конференцию

-------

Конференция началась продолжительной, полуторачасовой разминкой, лекцией о происхождении земли. Оказывается, земля не на трех китах покоится, как мы думали, а на трех огромных черепахах, но об этом я напишу в следующем романе. Хотя, если серьёзно, лектор молодец, сумел за полтора часа бегло изложить нам всё то, что мы в пятом классе в течение года подробно проходили. Затем начались прения, и я попросил слова.
В первую очередь я поблагодарил организаторов, докладчика, выразил убеждение, что подобные конференции нужно почаще проводить, одним словом, убаюкал их.
А затем резко “сменил пластинку”. Я обратился к президиуму, где чинно восседали заморские господа:
- Вот вы приехали к нам, чтобы народу с многовековой историей земледелия объяснить, как землю любить и уважать надо? То есть вы изначально знаете, как это делать, а мы не знаем. Вы любите землю, а мы, соответственно, нет. И нам сейчас это собираетесь объяснить, показать, научить? Это похвально, слов нет. А вы в курсе, что творили ваши вооруженные силы в составе коалиции всего год тому назад в Югославии? Цветущий край превратили в руины. Бомбами жгли землю, о которой вы так печетесь.
Так вот, вопрос. Вы выражали в те дни свое отношение, протестовали, возмущались? Где вы были? Я хотел бы получить ответ на поставленный вопрос.
В президиуме заерзали и стали шептаться, недобро посматривая на меня.
- Вы можете возразить, мол, наши генералы проявляли особую гуманность, прежде чем нанести удары, сообщали населению о том, где будут падать бомбы.
Население проинформировали, это хорошо, но вы, вероятно, забыли о том, что звери не научились пока читать и не читали ваших листовок и, соответственно, не покидали опасные места. И погибали. Вы что, забыли, ведь деревья, кустарники, трава, также не умеют читать, но если бы и могли, то все равно не могли бы покинуть зону бомбардировки.
И вы сбрасывали бомбы на зверей, на деревья, на кустарники и цветы. На такие же розы, что перед вами в вазе стоят. И, самое главное, вы сбрасывали бомбы на землю, которую сейчас нам советуете беречь. И жгли её. Как понять?

Вы зря к нам приехали, вам нужно отправиться на ту выжженную территорию, которая раньше Югославией называлась, и рассказать местным жителям, что к земле нужно бережно относиться.
Мои земляки, разместившиеся в зале, нехотя и теряясь в догадках, как поступить, робко зааплодировали, хотя старались это делать, как можно потише, чего не скажешь о президиуме. Наши гости не скрывая своего восторга, встав с мест, широко размахивали руками и вовсю улыбаясь усердно хлопали в ладоши.
Но поведение гостей, а точнее их восторг, только смутил меня, так как в эту минуту я понял, что лучше иметь дело с откровенным хамством, чем с неискренней улыбкой.

106. Федерация независимых профсоюзов Армении

Мой, казалось бы, неудачный демарш на президиуме Совпрофа и последующие события, к моему удивлению, не прошли бесследно, дали положительные всходы. Мои коллеги стали проявлять ко мне живой интерес, все чаще и чаще тревожили звонками, а иногда и заходили, типа на минуточку и застревали на час, а то и другой. Народ интересовался, какова будет последующая реакция команды Мартина Карповича, (в дальнейшем для удобства чтения буду писать “Команда или бригада МК”) каковы ожидаемые последствия и как я чувствую себя, намерен ли продолжать добиваться правды? Эти и другие вопросы звучали и по телефону и я постепенно обретал уверенность, появилась вера в то, что я не один, что зря я клеветал на своих собратьев и “сосестёр” (авторство этого слова принадлежит мне) и в случае чего можно на кого-то и положиться. Все чаще и дольше оставались у меня в кабинете руководители “новых” профсоюзов средств массовой информации, полиграфистов, культурных мероприятий, и из старой обоймы, профсоюзы лесной промышленности и высших учебных заведений.
Забегая вперед, отмечу, что через три года только два последних профсоюза избегнут наказания и останутся “в живых”. Остальные, в том числе профсоюз Инновационных и малых предприятий, которым руководил я, и новосозданная Федерация независимых профсоюзов Армении, ( о чем речь ниже) совместными усилиями правительства и проправительственных профсоюзов будут ликвидированы.
Ну, а пока мы, подбадривая другу друга и уверенные в своей правоте, и правильности выбранного нами курса, наших поступков и действий, принимаем решение образовать Федерацию независимых профсоюзов Армении в противовес находящейся под контролем правительства Конфедерации профсоюзов. Определили дату проведения Учредительной конференции, оповестили всех и вся. Отправили пригласительные билеты и команде МК.
Как и ожидалось, зал переполнили наши активисты и делегаты, несколько журналистов с микрофонами, и… еще большее удивление вызвало присутствие в зале в полном составе, по числу полученных пригласительных билетов, представителей команды МК. Они чинно расселись в середине зала, вооружившись папками с материалами конференции. “Что за этим кроется?”- встревожился я, - На праздное любопытство вроде не похоже, но посмотрим, время покажет.
Я решил не выступать, многие делегаты знали меня хорошо по моим прошлым акциям, выступлениям еще в пору работы в профсоюзе работников культуры, и я предпочел дать возможность другим подняться на трибуну, благо каждому есть что сказать, накипело. Тем более, что греха таить, я не сомневался в том, что делегаты именно меня изберут председателем. Перед началом конференции многие из зала подходили ко мне, знакомили со своими товарищами и уверяли:
- Держитесь, мы с вами и за вас!
Конференция проходила живо и интересно, выступления чередовались с обсуждениями, небольшой полемикой, но все сходились в одном - создание независимых профсоюзов назрело, пора уж.
С особым настроем вступали в полемику, привлекая к себе внимание, и члены команды МК, всё больше и больше удивляя меня. Понимал, что за этим кроется какая-то пакость. Но какая? Пока не ясно.
Неожиданно поднялся с места неряшливо одетый, раскрасневшийся мужчина, и внес ещё большую неразбериху в мои мысли. Он оглядел снисходительным взглядом зал и подтягивая штаны, громко, чтобы все слышали, с не терпящим возражения голосом заявил:
- Зря мы все это обсуждаем, кворума-то нет.
Я из президиума, тут же, не мешкая, попросил делегатов поднять мандаты, а вездесущий Сергей Маркосович, демонстративно фиксируя над каждым делегатом указательный палец, пересчитал их.
Делегатов оказалось более чем достаточно. В ответ члены команды МК с удвоенной энергией продолжили обсуждать поднимаемые вопросы, участвовать в работе конференции. Размеренным шагом выходили на трибуну и покачиваясь из стороны сторону излагали свои мысли, не спеша, нараспев, поучительным тоном ясновидца, словно бы их устами глаголет сама истина. Пытались сразить публику своим интеллектом, глубиной знаний, не досягаемой остальным смертным, коим посчастливилось лично лицезреть сие аномальное явление на трибуне. Хотя внимательный слушатель улавливал сумбур этих речей, не удачную импровизацию на тему “Как было бы хорошо если бы мы жили хорошо”.
Команда МК активно загружала вопросами даже и тех, кто сам обращался к президиуму с вопросом. Приглашали к полемике, требовали перед тем как высказываться о наболевшем, более конкретно сформулировать вопрос.
Вот уже заведующий орг. отделом Конфедерации Генрих Геворкян в третий раз забрался на трибуну, и мы услышали очередное нудное выступление ни о чём.
Я теряюсь в догадках, что они задумали? К чему весь этот маскарад. Только больной на голову может принять их показушную активность за чистые намерения нас поддержать.
Через некоторое время опять, вроде как спонтанно, в зале зависает реплика: “А кворум-то есть?”
Снова пересчитали. Делегатов хватало для принятия решений, но их число поубавилось. Ещё бы, третий час на исходе, устали люди.
Пора заканчивать прения и переходить к следующему вопросу, а следом стоит обсуждение и принятие Устава.
Я думаю, читатели не раз и не два присутствовали на учредительных собраниях при обсуждении этого документа. Как правило, когда нужно принять Устав, обсуждение носит формальный характер, так, ради приличия кто-то из зала вносит незначительные изменения, типа поменять местами пару пунктов, сам же и предложит принять за основу. Тут же проголосуют и забудут. Потому как, при таком скоплении народа попытаться в действительности обсуждать многостраничный, сложный по своей структуре документ, каким является Устав общественной организации, и прийти к общему знаменателю, потребуются даже не дни, а недели. Ведь каждый из нас со своими заморочками, а если еще и окажутся в зале два-три из тех, которые повыпендриваться любят, значит пиши - пропало.
И я, глядя, как наши гости из Конфедерации крепко держат в руках папки с материалами и ежеминутно что-то там подчеркивают и перешептываются, понял, что они задумали.
Я представил их дальнейшие действия, теперь уже совершенно очевидно, что ради этой минуты они и протирают свои штаны в этом зале. Как только председатель конференции объявит обсуждение Устава, все члены бригады МК рванут на трибуну и сменяя друг друга, начнут разглагольствовать, размышлять, добавлять, спорить, глотая слюну, отвергать и прочее и прочее. И затянется эта возня еще часа на два, если не все три-четыре, пока в зале никого не останется. А потом очередной засланец вскочит и объявит:
- Кворума-то нету!
И конференция завершится пшиком.
Я подзываю председателя конференции Сэро Воскерчяна и на ухо ему шепчу:
- Сэро, Устав не обсуждаем.
Он растерялся, пытается понять, что я задумал, вроде как варианты перебирает. Я ему снова, спокойно:
- Сейчас объяви выборы, потом тебе всё объясню.
И Сэро проходит к трибуне:
- Ну хорошо, товарищи делегаты, давайте теперь перейдём к выборам.
Прервав Сэро на полуслове, тут же на ноги вскочили несколько членов бригады МК и завопили:
- А Устав ?!
- Следующим пунктом Устав должен быть?
- Устав не обсудили!
До Сэро дошло, почему я так поступил, он поморщился, рассматривая крикунов и саркастически ухмыльнулся:
- Я сейчас объясню,- он поднял руку, призывая угомониться:
- Мы Устав обсуждали с нашим профактивом, учли все замечания, а потом наши делегаты, и о них подумать надо, многие иногородние, им бы успеть по домам разъехаться...
И решительно добавил: - Давайте проголосуем.
Народ криками из зала дружно поддержал решение отказаться от обсуждения Устава и тем самым на час-полтора приблизить завершение конференции.
И когда Сэро соблюдая обязательную процедуру для принятия решения обратился в зал со словами:
- Кто “за”, - лес рук взметнулся вверх.
- Против? - нет.
- Воздержавшихся? - тоже нет, - и выждав паузу, заявил: - Решение принято.
Раздосадованная бригада МК, не дожидаясь завершения конференции, встала и, двигая стульями, потянулась к выходу.
Я, наблюдая, как они гурьбой, наступая друг другу на пятки, протискиваются в дверь, облегченно вздохнул. Напряжение мгновенно спало, вроде бы одни домашние остались. Вспомнилось, как десять лет тому назад практически те же лица покидали зал, во время учредительной конференции профсоюза работников инновационных и малых предприятий, и подумал, “Почерк тот же, повадки те же”!
- Какие будут предложения? - Вновь заговорил окрыленный Сэро, теперь он с удовольствием гнал лошадей.
Предложили кандидатуру моего заместителя Сергея Геворкяна, он тут же взял самоотвод. Степана Хачатряна, председателя профсоюза концертно-зрелищных мероприятий и, соответственно, мою кандидатуру. Проголосовали. За Степана Хачатряна три голоса и за меня все остальные, около сотни. И подсчитывать не стали, и так всё ясно.
Через несколько дней звонок из Министерства юстиции, попросили зайти. Мы и не сомневались, что Конфедерация начнет жаловаться, протестовать, поэтому и ждали этого звонка. Я захватил с собой материалы конференции и честно, все как есть, рассказал, признался.
Улыбнулись молодые, со свежими идеями в голове, ребята из отдела общественных и профсоюзных организаций, согласились с тем, что у нас не было иного выхода. Предложили собрать актив, обсудить Устав и добавить к материалам конференции. И все проблемы.
С этой минуты создание нового профсоюзного объединения, а именно, Федерации независимых профсоюзов Армении” можно было считать состоявшимся.

107. Пленум Конфедерации профсоюзов Армении 14.06.1998.

Но, как показали дальнейшие события, команда МК и не собиралась опускать руки...
-----------
Шел седьмой час вечера, но сотрудники нашего аппарата всё ещё находились на своих рабочих местах, если быть точным, не совсем на рабочих, а в моем кабинете. Чинно расположились вдоль непривычно длинного стола, за которым мы проводим заседания президиума. Уселись плотно прижавшись к друг другу, чтобы всем поместиться, потому как и руководители районных комитетов в это позднее время не пожелали оставить нас одних...
Ещё одна немаловажная деталь. По всей плоскости стола представители женской половины нашего аппарата под умелым руководством делопроизводителя Лусине расставили хрустальную, ереванского производства, посуду с солеными грибочками, икрой заморской, в смысле баклажанной, тонкими ломтиками нарезанной колбасой и прочей закуской. Тут же разместились, торжественно поглядывая сверху вниз на плоские блюда, бутылки со спиртными напитками.
И в кабинете царит соответствующее мажорное, настроение, слышны анекдоты, раздаются к месту и не совсем острые реплики, - отмечаем рождение нового профсоюза.
Пора бы закругляться, второй час сидим, но наши женщины, (а их большинство в коллективе и с этим считаться надо) с остекленевшими глазами, вроде как позабыли о домашних делах. А там и муж не кормлен и дети чумазые, и свекровь, ведьма окаянная, жить не дает. Но не соглашаются трубить отбой, наоборот просят налить, дабы иметь возможность в очередной раз блеснув своей эрудицией, произнести тост, услышанный когда-то от некоего застольного мудреца.
Ответственный по разливу Сэро.Он руку непонятно где набил, наливает ровненько не придерёшься. Встала бухгалтер Арабкирского района Эмма Андреевна, опираясь одной рукой о спинку стула, а второй размахивая пустой рюмкой:
- Сэро, а ну плесни!
И повернулась ко мне:
- Ваагн Самсонович, можно я скажу, - а сама как верба на ветру, качается.
- Можно Эмма Андреевна, а как же!
Эмма Андреевна воспрянула после моих слов, и вдруг вспыхнула:
- Слушайте меня, мерзавцы. Рузан, когда ты чепуху порола я слушала тебя!
От возмущения лицо Эммы Андреевны порозовело и она, надувшись, брякнулась на место. А у Рузанны, председателя Эребунийского районного комитета, которая в действительности молчала, но сидела почему-то спиной, глаза округлились от незаслуженного обвинения .
- Эмма Андреевна, да вы что-о-о-о!!! - пропела она вполне поставленным голосом.
Вскочила с места Лусине и не дала Рузанне закончить на высокой ноте своё коронное “Что-о-о”. Заглушив три последние буквы “о-о-о!”, шумно запротестовала, размахивая руками.
- Всё, всё, успокоились, а то сейчас сторожа инфаркт схватит, подумает, здесь режут кого-то!
С женщинами иметь дело всегда сложно, но в работе они дисциплинированы и добросовестны, чего не скажешь о после рабочем времени, тем более во время застолья. Очевидно мужья наших красавиц в ежовых рукавицах держат, им только здесь, в коллективе, и расслабиться удается. Поэтому я молча наблюдаю за их перепалкой, ничего угомонятся, перестанут. Вот, наконец-то, наступило относительное спокойствие. Эмма Андреевна опять встала, отряхнулась, подняла рюмку и… мы услышали осторожные шаги по коридору.
Кого это угораздило в этот “полночный час” оказаться в Доме профсоюзов да ещё на третьем этаже. Сотрапезники-коллеги, с любопытством посматривая друг на друга, притихли.
Шаги приблизились, нерешительно потоптались у нашей двери и дверь, пропев знакомую мелодию, присущую не смазанным петлям ещё с советских времен, медленно отворилась. В комнату вошел Князь (Я не оговорился, так зовут его.) По паспорту он Князь, тут ничего не поделаешь, а по жизни скромный пожилой человек, сотрудник технического отдела, в этом отделе на гектографах (копировальная машина) размножают материалы Совета профсоюзов. Он вошел с небольшой папкой в руках и, не обращая внимания на застолье, положил её передо мной.
- Я знаю, - виновато и в то же время тревожно глядя на меня произнёс он, - тебе полезно заранее узнать, что они задумали, поэтому я сейчас к вам поднялся.
Его напряжение передалось и моим “собутыльникам”, они, да и я тоже, не сообразили пригласить нежданного гостя по имени Князь к столу, на котором еще кое-что съедобное можно было отыскать. Никто из нас не заметил и, когда он вышел.
Я открыл папку, на титульном листе небольшой стопки прошитой степлером красовался заголовок, я зачитал вслух.
- Внеочередной Пленум Конфедерации профсоюзов Армении.
Повестка.
О нарушении Устава Конфедерации профсоюзов Армении Республиканским профсоюзом инновационных и малых предприятий.
И в скобках : Председатель Ваагн Карапетян.

 

108. Несколько слов о Валерии Золотухине.

Но перед тем как начать рассказ о самом пленуме, выполню своё обещание, расскажу о встречах с Валерием Сергеевичем Золотухиным.
_______
Когда узнаешь о смерти известного человека – всегда становится грустно, ведь с каждым из них связана определённая частичка твоей культуры, твоего мировоззрения. Но если имя этого человека тебе известно не из газет и журналов, а ты лично знал его, общался с ним, то становится грустно вдвойне. Ты поневоле начинаешь вспоминать, перебирать в памяти мгновения, отличные от всей твоей жизни - миги общения с киногероем, который сошел с экрана и переступил порог твоего дома. Таким человеком был для меня Валерий Сергеевич Золотухин. Личное знакомство с Валерием Золотухиным у меня состоялось в 1992 году, когда меня пригласил на день рождения сосед - актер Театра на Таганке Валерий Черняев. Я знал, что приглашение получил и Валерий Сергеевич, и поэтому шел на этот вечер с особым настроением. Но из-за московских пробок добрался с опозданием. Еще на лестничной площадке стало понятно, что застолье в самом разгаре, так как шумная кампания не стеснялась в выражениях и до первого этажа доносились голоса из квартиры юбиляра. Дверь оказалась распахнутой настежь, я вошел без стука и увидел следующую картину: за столом собралось 10-12 человек. Все стоят вокруг стола, кто с рюмкой, кто с бокалом в руке, и покачиваясь что-то настойчиво на повышенных тонах, доказывают друг другу. Молча сидел и слушал, пытаясь понять о чем идет речь, лишь один Валерий Золотухин.
Мне надолго запомнился этот случай еще и потому, что за столом собрался простой люд: родственники, соседи, друзья детства юбиляра и их развязное поведение и скромное присутствие Золотухина никак не гармонировали друг с другом.

И в дальнейшем мне нередко приходилось быть свидетелем природной скромности этого, я не скажу гениального, но очень интересного, самобытного и популярного актера. Мне посчастливилось, в общей сложности девятнадцать лет жить, учится и работать в Москве. Я полюбил театры Москвы и со временем стал закоренелым театралом. Старался не пропускать премьеры, часто бывал и в Театре на Таганке. После спектакля подходил к Валерию Сергеевичу и тот, каким бы усталым ни был, считал своей обязанностью, памятуя наше недолгое знакомство, перекинуться со мною хотя бы парою словечек.
Одна из самых запоминающихся встреч состоялась в Ереване в 1996 году. Гастрольная труппа во главе с Золотухиным привезла в Ереван спектакль о Владимире Высоцком. Я еще до начала представления прошел к нему (надо сказать, что мое появление в Ереване очень удивило Валерия Сергеевича) и предложил со всей труппой после спектакля поехать ко мне на дачу, там и заночевать. Получив согласие, сломя голову, помчался готовиться.
К завершению спектакля я вернулся в театр и, как только отгремели овации восторженных зрителей и задвинулся занавес, прошел на сцену и стал торопить рабочих как можно быстрее собрать инструменты, аппаратуру. Я нервничал, так как время позднее и хотелось успеть хотя бы немножко посидеть за столом. Наконец, наскоро собравшись, мы на двух машинах отъехали от театра.
И здесь я, воочию, не на словах, не в книжном прочтении, увидел, что такое сверх-популярность. Проезжая по улице мимо продуктовых ларьков, какими в те годы были заполонены улицы городов доживающей свои последние годы Страны Советов, Валерий Сергеевич неожиданно попросил остановится и вышел из машины.
Народ, увидев Золотухина, ахнул и, позабыв о торговле, тут же обступил его. Со всех сторон посыпались вопросы, приглашения, просьбы дать автограф, появились фотоаппараты… Я оторопел, понимая, что эта канитель может затянуться часа на два и мы только к полуночи до дачи доберемся. А там уж какое застолье, естественно - в постель тогда.
И, ни на что не надеясь, твердым голосом, на армянском начинаю объяснять собравшимся, что мы торопимся, что задерживать нас не следует, потянул Золотухина за рукав, чтобы пресечь “явление Христа народу” и затащить его в автомобиль. Поняв это, собравшиеся вмиг разбежались, но не успели мы дойти до машин, как они вернулись, нагруженные всевозможными лакомствами и спиртными напитками и, не обращая на нас внимания, стали просовывать все это в открытые окна и в багажники. Уже на даче мы насчитали пятнадцать бутылок разного калибра и килограмм пять - семь деликатесов.
За столом Валерий Сергеевич держался сдержанно и корректно; сказывалась не только усталость, но и его внутренняя культура, умение вести себя в гостях. А когда Черняев попросил Валерия Сергеевича спеть песню «Ой мороз, мороз», чтобы этим отблагодарить предложенное гостеприимство, и вознамерился передать ему гитару я возразил. Я сказал: «Конечно, хотелось бы, Валерий Сергеевич, еще раз услышать эту песню в вашем исполнении, но я вижу какой вы уставший. Не надо».
Золотухин с благодарностью посмотрел на меня и, к всеобщему удивлению, несмотря на поздний час, разговорился. Среди прочего он рассказал и версию о том, почему он (по убеждению многих литературоведов, кинокритиков и прочих любознательных) похож на Михаила Лермонтова:
- Я не являюсь родственником Лермонтова, нет, а потомком … может быть. Дело в том, - стал пояснять Валерий Сергеевич, - местность, где проживали мои предки, принадлежала помещикам Лермонтовым. Будущий поэт слыл сексуально активным и капризным юношей и ему не успевали дворовых девок поставлять, возможно одна из моих пра-пра-прабабушек и оказалась в его послужном списке, кто его знает, – уже смеясь, развел руками Золотухин.

Утром меня попросили на завтрак спиртное не подавать, так как в обед вылет в Москву, а завтра у Валерия Сергеевича спектакль в Театре на Таганке, где он в главной роли и дублер не предусмотрен.
Но в аэропорту Золотухин незаметно прошептал мне на ухо: «Выпить хочу, что-нибудь придумай»
А что думать, я тут же в буфете аэропорта, купил бутылку армянского коньяку и незаметно подсунул ее Валерию Сергеевичу.
В самолете Золотухин с невинным видом каждые 10-15 минут отлучался как бы в туалет и ко времени посадки самолета в Домодедово оказался, к неподдельному изумлению сопровождавших его лиц, в стельку пьяным. Труппа торжественно вынесла артиста из самолета на руках. Естественно, спектакль “по техническим” причинам отменили. Особенно запомнился мне звонок по этому поводу из Москвы - каждый участник вечернего застолья посчитал своим долгом подойти к трубке и сказать все, что они обо мне думают, ведь они обещали руководству театра доставить Золотухина в Москву в добром здравии, готовым выйти на сцену...
Прошли годы. Я, волею обстоятельств, в 2007 году переехал жить в Украину в город Ровно. На фасаде местного театра появились афиши спектакля «Собачье сердце» с участием Валерия Золотухина. Перед спектаклем я попытался пообщаться с Валерием Сергеевичем, но меня не пропустили, сказали, мол он готовится к спектаклю и если что надо передать, пожалуйста - передадим. Я и ответил: «Передайте, что здесь Ваагн».
- Как-как? - переспросила девушка.
- Ваагн, - еще раз членораздельно выговорил я, в твердой уверенности, что имя мое она не запомнит, исковеркает, так что, естественно, Золотухин и не поймет о ком идет речь. Но на мое удивление, открылась дверь и появился растерянный Валерий Сергеевич: «Что ты тут делаешь ?» – с недоумением спросил он.
- Вы понимаете: так сложилось... в общем, переехал, – стал комкать я слова, - вы ведь знаете, как это бывает...
- Да-да, - улыбнулся Валерий Сергеевич, - после спектакля подойди, поговорим.
Как только смолкли аплодисменты и опустили занавес, мы с моей знакомой поспешили к служебному входу. Золотухин не заставил себя долго ждать, вышел, учтиво представился моей подруге.
- Я могу посидеть с вами, - опережая наше намерение его пригласить, сказал он, - но я не пью, завязал. Спиртное исключено,только кофе там, или чай. Если вы не против.
Мы зашли в ближайшее кафе и провели вместе около часа.
- Вы так чудесно играли. Такое интересное прочтение образа профессора Преображенского, - залепетала моя спутница, - особенно после Евгения Евстигнеева не каждый решится, но вам удалось, я в восхищении.
- Несколько удачных фильмов, - ответил Валерий Сергеевич, - «Пакет», «Хозяин тайги» и, конечно же, «Бумбараш» стали моей визитной карточкой. Режиссеры видели меня только в образе крестьянина, простачка и балагура. Цена успеха оказалась слишком высокой - сколько серьезных драматических ролей я потерял, - вздохнул он и добавил, - Я устал быть Бумбарашем.
Конечно, спокойно посидеть и здесь не удалось: местные корреспонденты не давали нам покоя. Золотухин отвечал коротко, сдержанно, вежливо. Напросились на коллективный снимок и работники кафе, в общем, скучать не пришлось.
На прощанье Валерий Сергеевич долго тряс мою руку приговаривая: «Будь счастлив. Это самое главное. Будь счастлив!».

109. 16.06.1998. Линчевание

А теперь вернемся к нашим баранам, то есть к пленуму Совпрофа Армении.
Для начала, чтобы сразу взять быка за рога... ( Что это у меня понеслось, подряд животные пошли и, главное, самые твердолобые. То баран, то бык, к чему бы это? Очевидно третье место в этом списке по степени упёртости мне уготовано. Может быть, так оно и есть).
Для начала, процитирую первые строчки моего выступления на том легендарном или злополучном пленуме.
“Уважаемые товарищи!
Десять лет тому назад, в июне 1988 года, я вот так же стоял здесь на трибуне. То моё выступление закончилось увольнением со смешным “диагнозом”: “В связи с невыполнением плана работы”. Сегодня меня уволить невозможно, поэтому делается попытка уволить пятнадцатитысячный коллектив.
Ну вот такой я. Не могу сидеть сложа руки. Не могу видеть слоняющихся из угла в угол, не знающих чем себя занять людей. Не могу спокойно видеть равнодушных, а бездействие, это ничто иное, как равнодушие, ко всему, что окружает тебя, в том числе и к самому себе.
Пожалуйста, можете меня за это линчевать, как это было сделано в прошлый раз, десять лет тому назад.
Только что это вам даст? Разве это приведёт к решению всех социальных проблем, которые стучатся в наши двери, но достучаться не могут? Или рабочие вмиг осознают, что именно мы, и никто другой, являемся истинными защитниками их интересов?”
И дальше, в таком же духе...
А зал ожидал покаяния, зал жаждал увидеть мою понурую, растерянную голову. Но я продолжал давить, сверкая глазами.
“Наше здание, Дом Союзов, мне напоминает всем печально известный корабль “Титаник” в последние часы своего плавания. Но поражает не бедственное положение корабля, а полное спокойствие его пассажиров”
И пропасть неприятия между мной и аудиторией, с каждой произнесенной мною фразой, увеличивается. А я продолжал твердо стоять и даже не упирался локтями о трибуну, дабы придать себе больше уверенности. Правда, до сих пор мне, по прошествии стольких лет, непонятно, то ли я не воспринимал всерьез ту вакханалию, и недооценивал серьезность последствий, то ли был отважен и смел, как Чапаев в бою.
“Практически два месяца Конфедерация профсоюзов Армении занимается моей персоной. За это время было проведено три президиума, десятки рабочих встреч, не счесть количество шушуканий по углам и вот сегодня проводится заседание Совета, на который съехались люди на меня горемычного посмотреть со всех уголков нашей страны. Неужто дел больше нет?”
Уже к концу пленума я, видя, так сказать, “душевные переживания” публики и решительный настрой самого-самого (Кто не понял, это тот же МК, в смысле Мартин Карпович), абсолютно не сомневаясь в том, что дело движется к печальному финалу, решил пожертвовать собой во имя спасения самого профсоюза:
- Позвольте сделать заявление, - вскричал я и, не дожидаясь приглашения, продрался на трибуну, вцепившись руками в микрофон с жаром заговорил:
- Мне понятно, что в данном случае профсоюз и его пятнадцатитысячный коллектив может пострадать из-за строптивого лидера, который оказался вам не угоден, поэтому предлагаю мировую: оставьте в покое профсоюз, а я напишу заявление об уходе...”.
Но Мартина Карповича на мякине не проведешь. Он с подозрением покосился на меня и, опасаясь, как бы на мои непредвиденные действия не клюнули некоторые из его “бригады” и запланированная акция провалится, поторопился закончить пленум. Он встал и, перекрикивая поднявшийся шум в зале, предложил голосовать. Он торжественно объявил
- Кто за то, чтобы вывести из состава Конфедерации профсоюзов Армении профсоюз работников инновационных и малых предприятий? - и недвусмысленно взмахнул рукой, указывая самым длинным пальцем на широко распахнутую дверь, давая своим жестом понять, что он настроен решительно и не потерпит слабинки со стороны любителей поиграть в самостоятельность.
Большая часть зала поддержала решительный настрой МК. А на вопрос: Кто против? ответила высоко поднятой рукой лишь одна единственная душа, председатель профсоюза “Миабанутюн” Тамара Погосян, и еще четверо смельчаков подняли руки при определении тех, кто воздержался, на большее силёнок не хватило.
А теперь о том, что послужило поводом принимать драконовские меры по отношению к оказавшемуся в опале профсоюзу.
В Уставе Конфедерации в седьмом параграфе речь идёт о праве отраслевых комитетов входить в иные объединения, но при условии, если об этом заранее поставлено в известность руководство Конфедерации. В данном параграфе нет конкретного указания, как это нужно сделать, то ли устно, то ли письменно, то ли в виде обыкновенного уведомления, то ли нужно решение президиума данного профсоюза. Но мы послали девять пригласительных билетов руководству конфедерации и девять обалдуев сидели в зале, принимая активное участие в работе, пытаясь затянуть конференцию и сорвать её. Значит, получается, поставили в известность.
Это мы так считали, а наши оппоненты решили, что этого недостаточно и оскорбились до такой степени, что вынуждены были, рыдая и заламывая руки от возмущения, собрать свою кодлу со всей республики, чтобы расправиться с нами.
Но и мы тоже не лыком шиты, на следующий же день отправились в прокуратуру и написали заявление, полное контр-возмущения и искреннего негодования, хотя понимали, что девять пригласительных билетов и присутствие на конференции гостей из Конфедерации можно как угодно трактовать, то есть как судья решит; считать ли данный факт официальным уведомлением о вхождении профсоюза инновационных и малых предприятий в состав Федерации независимых профсоюзов Армении или нет.
Провозились мы в прокуратуре до вечера. Не могли с толком анкеты заполнить, да причину, используя юридические термины, объяснить. А утром в нам в дверь постучался сам адвокат. (На этот раз это не имя, а профессия, не путать с Князем) Самый настоящий адвокат, и изъявил желание защитить наши интересы в суде, разумеется не бесплатно. Это воодушевило. Оганес Седракович Амбарцумян, как представился наш спаситель, в прошлой жизни работал судьей, неизвестно за какие грехи, или за отсутствие оных, уволенный с работы. А теперь подрабатывал случайными заработками. Пользуясь старыми связями в прокуратуре, он получил информацию о нашем заявлении. Мол, чудики “ни бэ ни мэ” в юриспруденции, самое время к ним заявиться. Вот и примчался к нам.
Договорились встретиться вечером и спокойно, за чашкой турецкого кофе обсудить все предстоящие перипетии. Оганес Седракович показал себя профессионалом самой высокой пробы. Первое, что он сказал, после того как мы отхлебнули по глотку ароматного кофе.
- Ничего у нас не выйдет, если мы не дадим на лапу судье.
Я насторожился и обреченно спросил:
- И сколько это будет стоить?
Оганес Седракович не стал спешить с ответом, он сделал, пользуясь наступившей паузой, еще несколько глотков кофе. После каждого глотка оборачивался по сторонам и настороженно рассматривал публику, оккупировавшую соседние столики.
Затем осмелел, подтянул к себе салфетку, стал изучать её рисунок, убедившись в том, что нарисовано неплохо и даже замечательно, он попросил у меня ручку, хотя минутой ранее, когда он открыл свой дипломат в поисках визитки, которую так и не нашел, и обещал при следующей встрече вручить, я увидел с десяток ручек, прикрепленных к борту дипломата. Я достал из внутреннего кармана ручку. Тот соблюдая осторожность, взял ручку левой рукой и печатным шрифтом нарисовал цифру “один”, затем добавил “ноль”, затем стал пририсовывать второй “ноль”.
Я обратил внимание, что цифру “один” он нарисовал у самого края салфетки, то есть место и на двадцать нулей бы хватило. Он заканчивал рисовать второй ноль, а я, затаив дыхание, следил за его рукой. Что же дальше то будет. Ручка новая, так что чернила закончатся не скоро.
Второй ноль он вывел особенно тщательно и стремительно посмотрел мне в глаза. Настроение поднялось и наступило успокоение, когда он скомкал салфетку, достал зажигалку, пододвинул пепельницу и долго наблюдал, как догорает вещественное доказательство назревающего преступления. Затем произнёс:
- Это в долларах.
Тянуло сразу отстегнуть, но какое-то внутреннее чувство подсказывало не спешить, и, если не торговаться, то хотя бы не торопиться. И я упавшим голосом спросил:
- К какому дню нужно будет подготовить эту сумму?
- Дня за три до суда, а еще лучше за неделю, чтобы рассчитаться и быть спокойным за исход судебного процесса.
- Я понял, постараюсь не подвести, - заверил я Оганеса Седраковича.
Суд мы выиграли. К счастью, еще сохранились традиции советского судопроизводства, еще правили балом судьи воспитанные советской властью, имеющие, как говорили о Дзержинском, "Холодный ум, горячее сердце, чистые руки”, а потому и самый гуманный, самый справедливый суд в мире в силу известных читателю причин, вынес решение в нашу пользу.

 

110. Третье тысячелетие от Рождества Христова или Год социальной справедливости.

Что ни говори, а переступить рубеж второго тысячелетия мы, родившиеся в ХХ-ом веке, жаждали с нетерпением. И с неуверенностью, ведь не особо-то верилось, что удастся дожить, дотянуть, до этого рубежа, получить возможность подышать воздухом третьего тысячелетия, увидеть как изменится жизнь с началом нового века, нового столетия. Как это славно! Согласитесь, все-таки это знаменательная дата, ведь вместо уже порядком надоевших цифр “19” появится новое, свежее цифро сочетание - “20”.
И оно появилось, и Новый век предложил всем нам, здравомыслящим людям, задуматься о своей роли, как человека так и личности на этой земле, о судьбе своего народа, о судьбе всего, не побоюсь этих высокопарных фраз, человечества в целом.
Последний, выпавший на нашу долю, век минувшего тысячелетия принес нашей планете множество испытаний и трудностей. Нелегко пришлось и народам бывшего Советского Союза - две мировые войны, война гражданская, сталинские репрессии, голод - и как результат этого - невосполнимые потери генофонда, распад многовековой державы, сопровождавшийся политическими, социальными и межнациональными конфликтами.
Мы подошли к рубежу второго тысячелетия, духовно опустошенными и разобщенными. Бедность, катастрофическое расслоение общества, рост преступности, неслыханный поток вынужденных переселенцев — это и многое другое тяжким грузом легло на плечи новообразованных государств.
Армении пришлось особенно тяжело, вдобавок ко всему перечисленному, наше государство пережило еще и землетрясение небывалой силы, в результате которого треть страны оказалось в развалинах, число погибших превысило 25 000 человек. Последствием конфликта с Азербайджаном явилась затяжная блокада со стороны двух из четырех окружающих страну государств, которая продолжается и по сей день.
К тому же, к власти пришли молодые, неопытные и, не грех иногда вещи называть своими именами, непорядочные люди. В результате чего социальное неравенство в стране стало бичом для большей части населения.

Приведу лишь один пример, поражающий своим хамством и цинизмом, из того, что происходило под патронажем молодых, дорвавшихся до правительственных кресел, функционеров. По сути, новая власть, принявшая на себя обязательства прежних правителей перед народом, не посчитала обязательным выполнять данные обязательства.
С развалом СССР канули в лету сберкассы, а вместе с ними и вложенные в них населением средства. Компенсация старых советских вкладов, конфискованных в ходе реформ 1990-х годов, так и не состоялась. Вот и получается, если у некоего гражданина зависал долг за коммунальные услуги, в несколько десятков рублей, а на сберегательной книжке у него числилось ещё с советских времен несколько сотен, или даже тысяч рублей, то невзирая на это обстоятельство, власть наказывала его самым жестоким образом, вплоть до отключения энергии и приглашения в суд.
И Федерация независимых профсоюзов Армении приняла решение обратиться к властям и к обществу в целом с предложением кардинальным образом изменить существующий порядок и с этой целью объявить первый год третьего тысячелетия Годом социальной справедливости в стране.
Среди вопросов, которые мы поставили перед властью был и нижеследующий:
- Предложить правительству Республики Армения признать долги государства населению бывшей Армянской ССР, произвести перерасчёт накоплений граждан, хранящихся в сберкассах до 1992 года, с учётом реальной стоимости рубля на момент образования долга и погасить долг населению до 2005 года за счет коммунально-бытовых платежей и других налогов.

А между строк прочитывалось. Слушай, ты, власть! Не имеешь возможности вернуть населению незаконным образом удерживаемые средства, то хотя бы не наказывай.

И наше заявление, опубликованное в центральной газете “Голос Армении” от 29 августа за № 95 (18600), как и ожидалось, нашло широкий отклик в стране.

111.

На следующий же день стали поступать звонки, полные восторга и надежды с пожеланиями и поддержкой от частных лиц. Откликнулись, причем письменно, руководители буквально всех общественных организаций. Письма с одобрением прислали и заместители двух министерств: юстиции и социального обеспечения. Один из них впоследствии передумал, прислал курьера, мол верните письмо, хотим дополнение внести. А мы курьеру ответили: “Принеси новое письмо с дополнениями, получишь старое”. Курьер ушел и не вернулся.
Приближался очередной пленум нашей федерации. Малый зал Дома Союзов вмещает 120 человек, а у нас 80 членов пленума, приезжают от силы 60. Так что место проведения пленума считалось решенным вопросом. Но в назначенный день к Дому Союзов потянулись рядовые члены наших профсоюзных организаций, изъявившие желание принять участие в работе пленума.
Как им отказать? Мы ведь не просто открытая для диалога с обществом организация, мы и есть частица этого общества. Не КГБ и даже не Налоговая инспекция.
К одиннадцати утра, к началу работы пленума, в зале не оставалось свободных мест и примерно столько же, топталось в коридоре в надежде, что и их каким-то образом сможем разместить. Что делать? Мы в растерянности. Действительно, что делать, если в большом зале ведутся ремонтные работы, там и одному пройти невозможно, чтобы не испачкаться. Как быть?!
Сообразил заместитель председателя профсоюза Инновационных и малых предприятий Сергей Маркосович Геворкян. Он предложил:
- А давайте Дом кино попросим, у них зал на пятьсот мест! (Здание Дома кино находилось рядом, в пяти минутах ходьбы.) Я позвонил директору Дома кино, не долго торговались; за каждый час аренды по путевке в один из Домов отдыха. Пришлось раскошеливаться.
Пленум проходил крайне напряженно. Я выступил с подробным отчетом о проделанной работе, естественно, остановился на нашем предложении объявить следующий год “Годом социальной справедливости”, не оставил без внимания и бюджет Совпрофа Армении. Подетально, ничего не утаивая, рассказал, как совершается воровство и кто к этому причастен. Гул возмущения пронесся по залу, и начались бурные прения и горячие споры. От желающих выступить не было отбоя. Разгоряченный народ требовал принять меры, вызвать для отчета и покаяния на подиум Мартина Карповича, идти на штурм Совпрофа и взять власть, в данном случае “в отдельно взятом учреждении”. Несколько раз мы теряли контроль над залом, к трибуне прорывались сразу по двое. С трудом уговаривали одного из них уступить. Вместо запланированных двух-трех часов, пленум продолжался пять.
Вернулся домой окончательно разбитым в одиннадцатом часу вечера и тут же, с порога, жена набросилась на меня:

- Поздравляю с удачным пленумом, час назад позвонили и предупредили: "Не угомоните своего мужа, найдёте его труп в подъезде!"
Ну раз начали угрожать, значит не тронут, успокоился я, очевидно, уже не тронут. Но увы, мечты, мечты, где ваша сладость ...
Через несколько дней на лестничной площадке Дома Союзов ко мне подошел старый приятель Артур Саакян, в то время он являлся заместителем директора гостиницы “Эребуни”. Дай Бог ему сто лет жить и здравствовать. Он полез притворно обниматься: - Как хорошо, что я встретил тебя, а у меня для тебя есть сюрприз... Можешь завтра в три дня зайти в гостиницу, в 420-ый номер? Там встретишь хорошего знакомого или … знакомую, - лукаво улыбнулся он
Подумалось, что речь идет о наших общих знакомых. Мы вместе с ним в своё время бывали в командировках и гостей не раз принимали.
На следующий день, теряясь в догадках и ожидая приятное времяпрепровождение, к трем часам дня я направился к гостинице. Вышел из лифта на четвертом этаже. Оглядываюсь в какую сторону идти, замечаю столик дежурной. За ним раскрашенная малолетка сидит, глаза в полщеки черным обведены, на любом конкурсе красоты, первое место гарантировано. Выставила перед собой яркий плеер, нацепила на голову огромные наушники. Глаза от удовольствия зажмурила, всем телом откинулась на спинку стула и, слегка покачиваясь, музыкой наслаждается. На столе, рядом с плеером, три новых фирменных пакета с белоснежными мужскими сорочками, этакой горкой возвышаются. Обратил я на них внимание, потому как не вписывались, эти предметы мужского туалета в интерьер стола дежурной этажа.
Полюбовался я импозантной рядовой сотрудницей гостиницы, но не стал возвращать её из состояния блаженной эйфории к рабочим обязанностям. Определился с нумерацией, в какую сторону идти и прошел по коридору. Вот он номер 420. (Почему-то вспомнился старый индийский фильм “Господин 420” в котором отрицательный герой со словами “Если ты обманешь Джага, то тебя ждет вот это!”, достаёт длинный складной нож и вспарывает брюхо положительному герою, по которому затем убивается весь зал).
Дверь в номер “Номер 420” приоткрыта.
Осторожно нажимаю на дверную ручку и сгорая от любопытства заглядываю вовнутрь.
И сразу в глазах зарябило. Взгляд падает на журнальный стол огромных размеров, заваленный фруктами, напитками, по всей поверхности расставлены тарелки, стаканы для сока. Вокруг стола незнакомые мужики, небритые, с бицепсами с мою шею, и среди них два известных мне лица - директора профсоюзных гостиниц : Фарисей и Оник Саркисяны, (однофамильцы).
Что тут началось! Загалдели, встали с мест мужики вместе с директорами и принялись дружно приветствовать меня.
- Проходи, проходи, Ваагн.
- Мы ждем тебя!
-Проходи !
- Вот, вот сюда!
- Садись!
У меня голова кругом. Самое время затылок почесать от подобного сюрприза, да нет смысла, так как практика показала, что чесание затылка полезно когда шея грязная, а в других случаях пустое занятие.
А у мужиков с бицепсами золотой забор зубов напоказ и рады мне, прямо слов нет. И такие счастливые, моя мать так не радовалась моему возвращению с армейской службы, как они сейчас. “Вот сюрприз, так сюрприз!” успел я подумать и сел на предложенное мне место.
А народ не унимается, особенно усердствуют, подчеркивая наше знакомство, оба директора.
- Ты же наш друг, Ваагн !
- Рады тебя видеть!
- Садись, садись.
- Какой сок тебе?
Тарелка передо мной вмиг наполнилась изысканными фруктами.
Я потянулся за пакетом с гранатовым соком, наполнил им четверть стакана, пригубил. Затем ткнул вилкой в мягкий бочок крупной алой клубники, откусил половину и стал оглядываться в ожидании, что же дальше-то будет?
Первым заговорил Фарисей:
- Ваагн, когда мне передали твои слова на президиуме, я, признаюсь, не поверил. Я подумал, ну как он мог, мы друзья ведь!?
Начинаю прозревать, к чему весь этот балаган. Я вроде бы о гостиницах ничего не говорил, мысленно пытаюсь построить себе оправдание, хотя понимаю, что не совсем получится, ведь гостиницы входят в одну из структур, на которые я пытался обратить внимание членов президиума. И тем не менее, что-то говорить надо, такой стол накрыли, собрались, чтобы со мной “юродивым”, пообщаться.
- Фарисей, я только Мартин Карпича имел ввиду, - стал я отнекиваться, как можно теплее улыбаясь.
Я решил в мягкой форме, не нагнетая обстановки объяснять свою позицию.
- Но Мартин Карпич, кормилец наш! - возразил второй Саркисян, Оник, одаривая мою персону ласковым тёплым взглядом.
А Фарисей назидательным тоном воскликнул, - мне-то что, я о тебе беспокоюсь, Ваагн, дорогой. Ты даже и представить не можешь, какие люди за ним стоят.
Мужики с бицепсами, не обращая внимания на наш разговор, очевидно убежденные в том, что застолье не может продолжаться долго, дружно налегли на фрукты, изредка поглядывая на нас и охотно угощая друг друга напитками. И Оник с Фарисеем, также, желая прояснить для себя, правильно ли я понял ими сказанное, дошло ли до меня, взяли паузу. Принялись накладывать себе чернику с клубникой, гроздья сочного отборного винограда разных сортов. За журнальным столом только и слышалось бульканье напитка, да сопенье незнакомых мужчин.
Я молчал, но собирался с духом, мысленно строил предложения, как бы вкратце объяснить суть своего поступка на президиуме, но недоговаривая при этом и не раскрывая скобок, и поскорее покинуть эту странную компанию.
Проглотив еще несколько ягод черники, я обернулся к директорам:
- Я сожалею, конечно… Я бы не хотел, чтобы вас это коснулось, но...
Я не успел закончить фразу, как сидевший напротив меня один из мускулообразных, напрягся и, отбросив вилку в сторону, вытянулся ко мне и чем-то сверкнул перед моими глазами.
Я ничего не почувствовал, но в следующее мгновение, опустив голову, увидел, как моя сорочка покрывается кровью и бордовые капли струёй забулькали в стакан с гранатовым соком, такого же бордового цвета.
Сотрапезники повскакали с мест. Трое набросились на своего собрата, и ну поносить его и размахивать руками. В конечном счёте вытолкали добросовестно исполнившего поручение сотоварища из номера. Остальные запричитали, нарезая круги вокруг меня. Откуда ни возьмись, возникли медсестра и врач, принялись надо мной колдовать и успокаивать, “Ничего страшного, сейчас остановим кровь, и все будет хорошо”
И действительно, через пару минут кровь прекратила течь и я почувствовал, как кожу пораненной щеки стягивает медицинский пластырь.
Затем освободили меня от окровавленной сорочки, ватой и медицинским спиртом вытерли кровоподтеки на шее и груди. Уложили на диван, дали кучу таблеток и измерили давление.
Услышал как полушепотом Оник нервно допытывается у остальных мужчин:
- Кто он такой, этот неврастеник? Чего его привели? Что он здесь потерял?
А Фарисей, подошел ко мне, наклонился и, трогательно поглаживая по руке, заговорил:
- Я в шоке, Ваагн. Вот как в жизни бывает, Кто бы мог подумать… Какой размер твоей шеи? Сейчас пошлю за новой рубашкой.
Я, ослабленный, лежал с полузакрытыми глазами и не совсем понял суть вопроса, но преодолевая состояние болевого шока, услышал его наставление:
- Пускай три размера возьмёт, выберем нужный.
Прошло ещё несколько томительных минут и в дверь негромко постучали. В комнату вошла дежурная по этажу, та раскрашенная малолетка, с обведенными глазами в полщеки, но без плеера и наушников. В руках она держала новые три мужские сорочки. Три белоснежные сорочки, те, которые я заметил у нее на столе.

 

112. Урин, встреча 20 лет спустя.

Жена открыла дверь и, взглянув на меня, содрогнулась. Задержала брезгливый взгляд на медицинском пластыре в пол щеки и, нарочито глубоко вздохнув, пропустила в квартиру. Пошла на кухню и стала возиться с посудой, готовить ужин.
Следующим утром ускоренным шагом прохожу по коридорам-лабиринтам Дома Союзов, чтобы не ощущать пробирающие до костей, брошенные мне в след, злорадные взгляды мартыновских прихлебателей.
В нашем комитете другая картина, все с болью и с сочувствием суетятся вокруг меня, перешептываются. Лусине вся испереживалась, смотрит на своего шефа, как на обреченного, и ни слова о том, что случилось. Видимо в этом нет необходимости, так как уже с утра подробный отчет-рассказ облетел комнаты и коридоры друзей и недругов.
А щека побаливает, пульсирует.
Днем зашел в поликлинику. Врач встретила меня подчёркнуто сухо, не скрывая своего огорчения моим визитом, хотя вчера сама и предложила мне на следующий день подойти. Пытаясь не глядеть мне в лицо, словно бы осознавая свою сопричастность к совершенному преступлению, предложила стул, оперативно заменила пластырь, затем подошла к окну и замерла в ожидании, когда я покину стены её “гостеприимного” заведения.
- У вас могут быть проблемы из-за меня? - решил перед уходом разговорить я её.
- Почему вы так решили? Я врач, мой долг помочь больному. Произошел несчастный случай. Я ведь давала клятву Гипократа, - она усмехнулась, продолжая прятать глаза, нетерпеливо ожидая, когда я все же соображу, что желательно как можно скорее освободить её от моего присутствия.
- Мне подать заявление в милицию?
- Что это вам даст? А потом, вы ведь сами порезались?.. Мне так объяснили… Неосторожно провели по лицу бритвой и…
- Выходит, я пришел в гостиницу чтобы с бритвой играть?
- А зачем вы пошли в этот номер? За приключениями? - наконец врач повернулась ко мне, - У вас ведь есть всё, что нужно молодому мужчине, семья, работа, положение. Не напрягайтесь, живите спокойно, - слово за словом резко бросала мне в лицо представительница самой миролюбивой профессии, - оставьте ваши амбиции, вон на дворе какая хорошая погода, радуйтесь жизни.
- Я вас понял.
- Вот и хорошо, - она, наконец, выдавила из себя улыбку:
- Приходите послезавтра, еще раз рану посмотрю.
Вышел от врача. Рана не ноет, но теперь ноет душа, откровенный разговор породил очередную порцию беспокойства. И действительно, что мне ещё нужно? Солнышко приятно греет, в семье порядок, внешне домашняя атмосфера выглядит вполне пристойно, особо не ссоримся, хотя у каждого своя жизнь. Рабочий кабинет находится в самом престижном месте города, на площади Ленина, с окнами на площадь - живи и радуйся.
В первые дни, когда я в свой кабинет вселился, частенько к окну подходил, смотрел как по площади народ снует, взад-вперед, как муравьи, каждый со своими проблемами, ожиданиями, разочарованиями. Я понимал, что являюсь частицей всей этой суматошной жизни, и она только внешне выглядит хаотичной, а на самом деле все движения строго размеренны и попытки вырваться из предписанной тебе колеи, чреваты большими осложнениями, в чём я уже успел убедиться.
Ничто не ново под луной, на том и стояла власть Советов, которую так тщательно копируют теперь новоявленные лидеры новоиспеченных стран. Тень Сталина незримо присутствует в умах этих господ, довлеет над ними . Ох, как им мечтается на двух стульях усидеть! Хочется и демократом прослыть и неограниченной властью обладать, и желательно надолго, при возможности навсегда.
Опять отвлекся.
Напротив гостиницы расположилось накрытое ярко оранжевым тентом передвижное кафе, столики свободны, у прилавка девица тоскует, сонным взглядом, прохожих изучает. Решил не спешить на службу, прошел к стойке, купил двести грамм ванильного мороженого и стакан абрикосового сока, удобно устроился в тени тутового дерева и предался своим размышлениям.
Во внешне респектабельном здании Дома Союзов, но внутри изъеденным эрозией коррупции, я оказался белой вороной. Мне понятно, почему мои коллеги, так и не приняли меня в свою “семью”, ведь в свое время именно по моей милости остался за бортом родственник Мартина Карповича, а такое не забывается. Они понимают, что я не могу рассчитывать на благосклонное отношение Мартина Карповича, поэтому и осторожничают, отсюда и незримая стена между нами. Нужно мне смириться с этим и как-то жить, и добрососедствовать, пытаясь взломать своим доброжелательным отношением стену отчуждения. Я не такой как все, ещё и потому, что мои коллеги, образно выражаясь, через одну дверь попали в это здание, а я, вроде как, через другую. Кто в парадную дверь, а кто через заднюю - это риторический вопрос и предмет особого изучения и разговора. Для этого нужно сначала определиться, что считать парадной дверью. К тому же, не замечен хождением по кабинетам за дефицитными туристическими и курортными путевками, соответственно и не делюсь ни с кем наваром полученным в виде мзды от продажи элитных путёвок. Вот тебе и налицо все признаки белой вороны…

А теперь-то что? Что ждет меня завтра, послезавтра… Надо побыть одному, разобраться в себе, что делать, как дальше жить, ведь они церемониться со мной не станут это ясно, видимо я задел за самое больное...
Следующий раз просто по шее полоснут. Вспомнились старые строчки Виктора Урина:

Пусть кажется и глупая затея,

Но лучше сделать и потом жалеть,

Чем ничего не сделав сожалея

И в трусости при жизни умереть.

Хорошо сказано, но это всего лишь стихи. Это всего лишь слова, пусть и помпезные, жизнеутверждающие, мобилизующие, но они не спасут в опасную минуту, ими не прикроешься от пули, ни от той же бритвы. Урин, Урин… Где он сейчас? Жив ли? Как многим я ему обязан...

113.

Во второй половине дня, к четырём часам, проводил последнего просителя курортной путевки. Ещё не успел счастливчик, изливаясь в чувствах благодарности, захлопнуть за собой дверь, как раздался междугородний звонок. Поднял трубку и услышал голос давнего друга Ахмета Саттара из Москвы.

- Ваагн, хорошо сидишь?

- Да, а что?

- Нет, ты сядь поудобнее.

- Да не тяни ты, что там у тебя.

- Урин приехал!

- Что-о-о-о?

- Виктор Аркадьевич в Москве - приезжай.

- Завтра же, нет, не выйдет, в следующую субботу, раньше никак, - эмоции переполнили меня сверх меры и я забыв о ране вскрикнул и тут же сморщился от острой боли; Из под пластыря появилась капелька крови.

- Сообщи номер рейса, встречу.

- Угу, - промычал я в ответ и положил трубку.
Чтобы унять боль, я плотно прижал ладонью рану и стал нарезать круги по кабинету, скулить и убаюкивать себя.
“Нужно ехать, действительно, ехать нужно, остыть, в себе разобраться”, - несколько успокоившись, и утвердившись в решении на пару дней слетать в Москву, произнёс я едва шевеля губами, не рискуя широко открыть рот.
Чтобы отвлечь себя от ноющей боли я ударился в воспоминания. Двадцать лет прошло. В последний раз виделись в далёком 1978 году. Подумать страшно. Как много связано у меня с этим человеком, и как многим я обязан Виктору Аркадьевичу.
Я не о том, что у меня начались проблемы, и мне действительно повезло. Уриновская авантюра с “Глобусом поэтов” ведь могла завершиться вообще неприятным исходом, если не сказать больше, трагедией.
Знакомство с Уриным открыло мне глаза, показало, что на самом деле представляет из себя социалистическое общество, советский строй, советский образ жизни и что лозунг “Человек - человеку брат”, полностью противоречит реальному положению дел в стране, доктрине этого государства.
Если до встречи с Уриным я жил, как по течению плыл, не представляя, что в нашем, как впрочем и в любом другом обществе, нужно бороться за место под солнцем, что не все так гладко, как вешали нам лапшу на уши сначала в школе учителя, а затем продолжили это занятие политологи, политики, власть. И, если бы не Урин, то совершенно очевидно, я бы так и остался тем хлюпиком, который имел счастье однажды постучать к нему в дверь. За это я ему очень благодарен.
Понятно, он не ставил перед собой такой цели, более того, его совершенно не волновало моё будущее, как и будущее остальных членов созданного им интерклуба “Глобус поэтов”. Он не мог не понимать, что власти возьмут наивных членов его команды на заметку и не известно какое решение относительно каждого примут. И как показало время, с некоторыми очень жестоко обошлись. Наверное, я один из немногих, судьба которого не оказалась окончательно сломленной, хотя и основательно потрепала.

114.

Самолет вылетел строго по расписанию и, уверенно набирая высоту, поднялся над облаками. Мой сосед, прилично одетый мужчина, едва усевшись, принялся ёрзать в кресле и, что-то вспоминая, прыскать в кулак и театрально покачивать головой, то ли от удовольствия, то ли от удивления и при этом приговаривать”Вах, вах, как нэхорошо получилос”. Он то и дело одаривал меня добрым весёлым взглядом, не скрывая своего намерения заинтересовать меня собой. А, после того, как по повелению стюардессы мы пристегнули ремни безопасности, он не выдержал, повернулся ко мне и взялся рассказывать терзающую его душу историю, которая произошла якобы буквально вчера с его сослуживцем, и ему прямо невмоготу, как хочется ею поделиться:
- Я тэбэ сейчас такую историю расскажу, от удовольствия пальчики оближешь!
Я не оговорился, когда употребил слово “ якобы”, потому, что, как выяснилось, эту историю с небольшими изменениями я слышал уже несколько раз.
Впервые мне рассказала этот лихой сюжет еще в Москве, много лет тому назад соседка по лестничной площадке, та зашла к нам на чай и поведала о случившемся с её товарищем курьёзном случае. Но эта, в общем-то, неприглядная история, была ею так красочно обрисована и с таким смаком, что я терялся в догадках выражать сочувствие или смеяться над произошедшим. Лет через пять, уже в совершенно другой обстановке, в вертолете, совершавшем посадку в городе Пермь, случайный попутчик, желая меня позабавить, рассказал эту же историю, не забыв упомянуть, что сие несчастье произошло именно с ним. Спустя еще с десяток лет, я оказался в Казахском городе Темиртау в интересной компании и там тоже услышал этот рассказ, но с другими именами и другим местом события. Теперь же, в самолете, слушая рассказ с, уже известной мне интригой, я понял, что пора и мне выступить в роли рассказчика, но не присваивая эту историю себе, пересказать последнюю версию.
И так, мой сосед, клерк одного ереванского учреждения, прекратив ёрзать в кресле, и убедившись, что окончательно приковал к себе моё внимание, начал свой рассказ.
- Дорогой мой, то что я сейчас расскажу, вчера произошло. Ты первый, кому я эту историю рассказываю, - предупредил он, - ты должен это оценить. Сижу на работе, примерно одиннадцать часов утра было. Углубился в бумаги, выверяю статистику роста валового продукта Кироваканского текстильного комбината, шеф сказал пока квартал не закроешь, никуда не полетишь. Вдруг влетает наш сослуживец Симон Аршакян я его хорошо знаю. Он по соседству со мной живёт, дочь в восьмом классе вместе с моим сыном учится. Он выходил к телефону-автомату позвонить своей даме, чтобы переназначить свидание. Будучи примерным отцом семейства, для подобных звонков, он использует исключительно уличные автоматы, это понимать надо.
Вид заслуженного сотрудника, а он заведующий сектором у нас, кандидат наук, не какой-нибудь рядовой, с трехклассным образованием, буквально потряс всех кто в комнате был.
Ты можешь это представить!? Полчаса тому назад сияющая своей белизной сорочка превратилась в серую от пыли и грязи. Она скорее всего напоминала кухонную тряпку, одетую студентом, чтобы товарищей перепугать. Левый рукав разорван, на груди кровавые пятна.
И сам он под стать своей рубашке – из правого уха покрытого грязью, сочится кровь, под глазами сияют синяки всеми цветами радуги, на левой щеке кровавые ссадины, губа разбита, перекошенное раскрасневшееся лицо такое, будто его горячей сковородкой огрели. Одним словом, без содрогания на несчастного смотреть было просто невозможно.
Он, прихрамывая на правую ногу, я это заметил, и это немаловажно, для нашего повествования, молча прошел к умывальнику. Мы в шоке, побросали свою работу и подошли к нему. Стоим в растерянности и рассматриваем эту жуткую картину, не зная чем помочь бедняге. Лишь после того, как он пришел в себя, умылся, прошелся по сорочке щеткой для одежды и, придав ей несколько приглядный вид, стал рассказывать...
Вышел, значит, он позвонить, благо ближайший телефон-автомат за углом у автобусной остановки. Стоит, набирает. Как назло, на том конце провода занято. Решил переждать. И в это время замечает, бегут двое. Один пытается догнать другого, причем тот, кто догоняет, одет в милицейскую форму капитана, а первый, который убегает, по виду барыга из барыг, на базаре они все по утрам тусуются, и какой-то предмет, наверное, украденный, (Он в ту минуту так подумал) прижимает к груди. Картина как бы предельно ясна – совершенно очевидно, что произошло преступление, и вор пытается уйти от заслуженного возмездия. Кто не фраер, тот поймёт.
Как честный коммунист наш коллега заметался в своих порывах. Стал мысленно соображать, как помочь стражу порядка. Вспомнил Павку Корчагина или нашего, есть такой герой-армянин, забыл как зовут его, или других комсомольцев-героев времен становления советской власти и это придало ему силы. Его не остановило и то, что преступник являл собой дэтину двухметрового роста, с накаченными бицепсами и с шеей, которой сам буйвол бы позавидовал.. А когда он заметил, что вор все больше отрывается от милиционера Аршакян понял, что устал страж порядка, выдыхается нетренированный товарищ милиционер. И решение принимается мгновенно. Аршакян бежит им навстречу и подставляет этому бандюге подножку.
Здоровяк, теряя равновесие, рухнул прямо в лужу, из бумажного кулька, который тот прижимал к груди, рассыпались шоколадные конфеты “Мишка на севере”. Это дорогие конфеты. Я только их по праздникам покупаю. Нет, деньги есть, просто своих баловать не хочу.
А милиционер, ты представляешь, вместо того, чтобы заломить бандиту руки и надеть наручники, не обратил внимание, как барахтается в луже этот чудик, пробежал мимо, настиг отъезжающий автобус, у нас сорок второй особенно днём редко ходит, и запрыгнул на заднюю подножку.
Аршакян оцепенел. Ему совсем бледно стало. Ему бы удариться в бега; и скорее на работу возвращаться, отчет сдавать, но хорошее домашнее воспитание не позволило этого сделать.
Тем временем этот детина поднялся, тоскливым взглядом проводил автобус, обратил внимание на рассыпанные конфеты и… заметил Аршакяна. Вот тут он озверел и подмял под себя завопившего от боли уважаемого отца семейства.
Результаты его стараний мы и имели возможность лицезреть.
Желая как-то подбодрить товарища, один из сотрудников мечтательно, нет, скорее всего с сожалением произнес:
- А ведь все могло бы сложится иначе , за поимку особо опасного преступника могли бы наградить, скажем, именным оружием тебя или даже… килограммом конфет.
Мы рассмеялись, причем расхохотался и сам Аршакян.
Он дольше всех смеялся, ты представляешь..?
Пришлось смеяться и мне, удивляться и восклицать, ”Вах-вах, как нэ повезло”, хотя признаюсь, артист из меня никакой, чего не мог не заметить мой рассказчик, а потому он, не оценив моих дипломатических усилий, демонстративно отвернулся, уставился в иллюминатор и вскоре захрапел.

115.

Самолет плавно приземлился по расписанию и среди встречающих я увидел статную фигуру друга Ахмета.
Ахмет как всегда элегантно одет, побрит, от него разит дорогим парфюмом. Искренняя улыбка на лице, и глаза от радости сияют. Если бы ЮНЕСКО вздумало определить человека, являющегося эталоном гостеприимства, я бы предложил его, моего московского друга, и меня поддержали бы все те, кто имел счастье хотя бы раз переступить порог его квартиры. А впрочем, вряд ли окажется среди них тот, кто лишь единожды бывал в гостях у Ахмета, так притягивала харизма Ахмета, так щедра его душа и искренна улыбка.
Не успел я спуститься по эскалатору в зал ожидания, как он выделился из толпы, широко распростер руки и крепко обнял меня. Затем в приступе нескрываемой радости, оторвал мою тяжелую тушу от земли и принялся как маятник раскачивать. Хорошо, что сил у Ахмета в результате столь бурного проявления чувств ненадолго хватило и я вскоре ощутил твердую почву под ногами.
Мы тот час же отправились, перебивая друг друга рассказами и вопросами, в багажное отделение. Втиснувшись в свободное место у транспортерной ленты выдачи багажа, Ахмет обозначил план на вечер.
- Сначала едем ко мне, я плов приготовил, настоящий, узбекский, а уже потом к Урину.
- Не возражаю, - с готовностью ответил я, в свою очередь не сдерживая порывы теплых чувств, - но сначала Урину позвоним. Ахмет достал мобильник из кожаной сумочки, прикрепленной к ремню, высветил экран, нажал пару кнопок и протянул мне.
- Он у себя остановился?
Ахмет кивнул головой, - Таня своего сожителя на дачу сплавила и просила о нём помалкивать.
- Двадцать лет-то прошло.
- Да, но насколько я понял, они по прежнему общаются и он материально поддерживает её. Она хоть и плачется, но видимо довольна.
Короткие гудки и голос Урина.
- Урин вас слушает.
- Виктор Аркадьевич… здравствуйте, - у меня от волнения мурашки по телу.
Пауза затянулась на несколько секунд и Урин вскрикнул, - Ваагн!
- Да, это я, Виктор Аркадьевич.
- Ты в Москве!?
- Да, мы сейчас с Ахметом.
- Вот и хорошо, - в свою очередь разволновался он,- приезжайте на обед, будет варенная картошка.
А после небольшой паузы я услышал прежнего Урина:
- Привезите с собой хлеб, чеснок… Таня ! Это Ваагн с Ахметом, они хотят приехать к нам на обед, просят картошку сварить. Они с собой привезут хлеб и чеснок. Что еще нужно?
Послышался невнятный женский голос и Урин продолжил в трубку, - не надо хлеба и чеснок… тоже не надо, все это у нас есть. Захватите с собой бутылку водки…
Снова женский голос отвлек Урина.
- И водка тоже есть. Мы вас ждем.
- Виктор Аркадьевич, я только что с аэропорта, мы заедем к Ахмету, оставим вещи и к ужину к вам приедем, на чай.
- Вот и хорошо , значит будем пить ликёр.
- Будем пить армянский коньяк ! - перебил я его.
- Замечательно, я этой минуты ждал целую вечность, - загоготал Урин, в свойственной ему манере, перебивая и заглушая разгневанный голос Тани.

116. Ахмет Саттар

Вот он, знакомый и до боли родной подъезд Ахмета. Неокрашенная, облезлая дверь скособочилась на бок и на одной ржавой петле держится. Качается на почерневшем проводе разбитая лампочка, наверное ещё с тех, студенческих времён висит. Тянет знакомой по совковым подъездам тошнотворной сыростью.
Допотопный сталинский лифт. Он со скрипом ползет вверх, сопровождая движение резкими ударами с разных сторон, похожими на уханье небольшой гаубицы. При каждом ударе невольно вздрагиваешь, так и тянет присесть от страха. К тому же лифт ещё и издаёт душераздирающий визг, и шарахается из стороны в сторону, качает, как на море.
Иногда курортники, отгуляв предписанные путевкой дни, вкусив все радости плотской и духовной жизни на берегу моря или высоко в горах, по возвращении домой, произносят фразу: “Впечатления незабываемые” Это из той серии.
Проходим в квартиру, а здесь тишина, спокойствие, чистота и порядок. Ахмет чистюля, каких ещё и поискать надо. Вот такого бы начальником ЖЭКа. А если мечтать, то по крупному, мэром города, тогда бы москвичи и вздохнули свободно и по настоящему полюбили бы свой красавец - город, ещё и за его идеальную чистоту...
Опять отвлекся, меня вечно куда-то заносит.
Уже в дверях я услышал ароматный запах плова, а когда скинул плащ и прошел в столовую, куда сразу попросил пройти Ахмет, то упёрся взглядом в стол, готовый к приему высокого гостя, в глазах зарябило от количества закусок. А в дальнем углу стола скромно разместились несколько тарелок с восточными сладостями, к чаю (По традиции у Ахмета любое застолье заканчивалось чаепитием,) Я торжественно добавил к застольному натюрморту бутылку армянского коньяка.
- Ахмет запротестовал, - ты Урину обещал, убери её.
- Я ведь бутылку обещал?! Ну, вот разопьём и отвезём. У Ахмета, видимо с головой что-то, устал за день, не понял мою шутку. С неким подозрением смотрит на меня, пытается уловить смысл сказанного.
- Успокойся, у меня еще две в портфеле.
Не затягивая, уселись за столом. С аппетитом поглощая на удивление вкусный плов, я рассеянно слушал исповедальную речь Ахмета, трогательные истории из его жизни за последнее время, как сказали бы сотоварищи по коммунистической партии на партсобрании, “За отчетный период”. Он, радуясь тому, что появились свежие “уши” подробно изливал свою горечь, по поводу безобразного поведения женщин вообще, в доказательство приводил статистические данные по стране, и очередной пассии в частности, от которой житья нет, так как она постоянно устраивает ему сцены ревности и прочие гадости. И по этой причине Ахмет подумывает, как бы избавиться от нее, тем более, что эта подруга, не в пример другим, засиделась. Уже полтора года (Неслыханное дело, рекорд!) безраздельно занимает вторую половину его постели. Пора и честь знать, однако, она, есть такое подозрение, рассчитывает на что-то большее, во всяком случае не спешит кому-либо уступать насиженное место, хотя в планы Ахмета подобное развитие событий никак не входит, и только в силу своей природной стеснительности, он не решается ей сообщить об этом.
В таких случаях говорят “горбатого могила исправит”. Я Ахмета имею ввиду, а не его пассию. И, если бы речь шла о незнакомом мне человеке, ведущем подобный образ жизни, быть может и я бы добавил свой голос в общий хор осуждений, но, когда речь идет о твоем “столетнем друге”, язык не поворачивается. Обходишься одной фразой “Ну он такой, что тут поделать”.
Вспомнилась одна давняя история про Ахмета. Речь идет о времени когда я отбывал свою добровольную ссылку на острове Сахалин. Алексей Васильевич, мой островной друг, с которым мы до сих пор переписываемся, предложил совершить увлекательную поездку в Южно-Сахалинск и раскрыл подробности: нужно отвезти нашу общую знакомую, подружку его супруги Натальи, Ангелину, в аэропорт, а вечером можно сходить на сольный концерт Валерия Ободзинского и, чтобы на ночь глядя не возвращаться домой, переночевать у школьного товарища.
Я охотно принял это предложение, а когда узнал, что Ангелина, возвращаясь на “большую землю”, ещё и собирается сделать пересадку в Москве, настроение и вовсе поднялось. И я обратился к ней с просьбой передать две копченые тушки красной рыбы “Кета” моему московскому товарищу, а получив согласие, предупредил, лучше встречаться с Ахметом на улице, ни в коем случае не принимать приглашения посетить его “хижину”. Она рассмеялась и кокетничая поинтересовалась:
- А что он, убьёт, или ?..
- Нет, не убьёт и насилия не применит, но соблазнит, это как пить дать. И сами не поймёте, как у него в постели окажетесь.
Ангелина ещё громче рассмеялась:
- Ну, поживём - увидим. Я обязательно передам рыбу вашему другу, не беспокойтесь.
Спустя полгода я вернулся в Москву, созвонился с Ахметом и поехал к нему в гости. Встретились, как всегда, тепло, прошли на кухню, поставили чайник. В это время из спальни, укутываясь в домашний халатик и спросонья позёвывая, появилась приятная особа и взялась обслуживать нас. Вдруг Ахмет прервал свой рассказ и с удивлением посмотрел на меня. - Ты, что, не узнаешь своего курьера? - Нет, - растерялся я. - Твоя же знакомая, Ангелина! Красную рыбу мне привезла. Забыл? - Что?! - это известие озадачило меня. А ведь действительно не узнал. Я на острове всего пару раз с ней встречался, да и то по праздникам, когда она выходила в свет разукрашенная в сногсшибательных платьях с глубоким декольте и прочее, а тут прямо с постели, в ночнушке,без косметики на лице, правда, с тем же декольте до пупка из-за не застегнутых пуговиц на груди, но все же ... И я, с трудом обнаруживая сходство с той знакомой, нарочито назидательным тоном сказал ей.
- Ангелина, я ведь предупреждал - в гости не идти !
- Ну вот так вышло, - смутилась Ангелина, - уж больно он хороший у вас.
- Так вы и домой не доехали?
- Нет, - уже откровенно рассмеялась Ангелина, - позвонила, предупредила своих, что замуж выхожу.
Этим заявлением еще больше удивила меня. Посмотрел я на приунывшего Ахмета, понял, что он о таком развитии очередного романа и не помышляет.
Но я отвлекся.
Уже ближе к вечеру Ахмет рассказал мне, что пока он не виделся с Уриным, как-то не сложилось, хотя несколько раз разговаривал с ним по телефону. Из всего рассказанного Уриным за несколько вечеров, Ахмет понял только то, что тот обосновался в Америке в пригороде Нью-Йорка. Как он туда попал, непонятно, обещал рассказать при встрече. Посетовал на то, что с нашим экс-лидером общаться и в те годы было нелегко, а теперь и вовсе стало невмоготу, так как он не дает и слово вставить, беспрерывно рассказывает и рассказывает, и только о себе, о своих достижениях, цитирует свои стихи, делится гигантскими планами. Поделился со своей новой мечтой: организовать по примеру спортивной Олимпиады Олимпиаду Муз. Он вычитал где-то, что в древней Греции нечто подобное уже существовало и император Нерон тоже фигурирует в списках победителей, стал олимпийским чемпионом на певчих соревнованиях.

117.

В восемь вечера мы постучали в дверь к Урину. Открыла Таня, по-доброму улыбаясь и с удивлением рассматривая пришельцев, так как она и Ахмета несколько лет не видела, слегка хлопнула мне по плечу, словно бы отсутствовал я в этой квартире не двадцать лет, а всего два дня, элегантно подала Ахмету руку и пропустила нас в квартиру. Эта встреча у меня до сих перед глазами.
Урин остановился посреди комнаты с полуоткрытым ртом и с грустью всматривается в нас. Губы его заметно вздрагивают, глубоко впавшие бесцветные глаза наполнены слезами. Сначала он сфокусировал своё внимание на мне и я прочитал на его лице досаду и глубокое разочарование. И это не удивительно, ведь он помнил меня стройным юношей, наивным и нерешительным студентом, а теперь, спустя двадцать лет, перед ним предстал зрелый мужчина с обвисшим животом и потрепанным портфелем в руках. Ни дать ни взять - чиновник из мелкой канцелярии. В свою очередь, и я запомнил Урина крепко сложенным мужчиной, стойким и уверенным в себе, резким в движениях, а теперь передо мной предстал, шатаясь и придерживаясь за спинку стула, семидесятидвухлетний дряхлый старик. Вот так мы и смотрели друг на друга, испытывая взаимное и сожаление и сочувствие.
А впрочем адаптация недолго длилась, через несколько минут внешний облик из прошлой жизни уступил место сегодняшним реалиям.
Таня пригласила нас на кухню за накрытый стол, а сама удалилась, оставив мужчин одних со своими воспоминаниями, рассказами, переживаниями.
С трудом втискиваясь в знакомое ещё с тех, студенческих лет, пространство между столом и стулом, я вспомнил слова Урина (вернее никогда и не забывал): “Есть дети от спермы, а ты мой сын от духа”. Только вот, изучая новые черты в его облике, излишнее дёргание, хаотичные движения, сбивчивую речь мне непонятно было, хотел ли бы я быть сыном от духа такого человека. Скорее всего нет, теперь уже нет…
Мы разговорились. И Урин без долгого вступления, как только опрокинули по рюмке армянского коньяку, стал рассказывать свою историю, красочно описывать драму, которую ему пришлось пережить. Его история оказалась полной драматизма и волнений. Слушая его сбивчивую речь, мы позволяли себе улыбнуться и даже смеялись иногда, и ничего предосудительного в этом не было. Лет-то сколько прошло?! Вместе с нами улыбался и он, подчас провоцируя нас на смех, артистично изображая то тупых гэбистов, то наивных полицейских и представителей госорганов разных стран, с которыми ему пришлось сталкиваться. Годы сгладили острые углы, притупили боль. И ничего удивительного не было в том, что пережитая им трагедия, спустя длительное время приобрела комедийные оттенки, вызывая и смех и слёзы. Но каково ему было тогда, двадцать лет тому назад? Я бы так сказал, не дай Бог никому пережить нечто подобное.
В подтверждение сказанного, хочу пригласить в свидетели читателей, моего, преклонного возраста, которые подтвердят, что искусство нового тысячелетия с годами меняет своё отношение к событиям двадцатого века и молодое поколение ХХI века знакомится, к примеру, с той же, Второй мировой войной, в основном в современной трактовке, в приключенческих фильмах и боевиках с комедийным уклоном. И от этого нам никуда не деться. Я даже более скажу, несчастны те люди, которые пережив тяжелое, сложное лихолетье распределяют в своей памяти ужасы тех дней на все последующие дни, недели, годы своей жизни и бережно хранят их, время от времени возвращаясь к ним.
Однако хватит читателя баснями кормить, пора дать слово Виктору Аркадьевичу и пусть он от первого лица повторит все то, что мне уже известно. Уверен, и читатель также не удержится, и содрогнется и пару раз улыбнется, хотя речь идет о растоптанной судьбе человека, Человека, несмотря на все его недостатки, достойного лучшей участи.
Советская власть наказала его самым изощренным, беспощадным, унизительным образом, проявив неуёмную фантазию не укладывающуюся ни в какие рамки человеческого сознания. Его лишили возможности оценить свои поступки и, быть может, сделать выводы и, либо смириться и склониться перед тоталитарным режимом, как метко отметил Президент США Рональд Рейган, “империей зла”. Признать, наконец, что бетонную стену не прошибёшь лбом. Либо отбросив личные амбиции оставить свой след в истории советского деспотизма и оказаться в одном ряду с Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, Владимиром Буковским, Виктором Некрасовым и многими другими несломленными борцами с произволом советского режима. Его вышвырнули из страны, как веником вымели, не дав опомниться и прийти в себя, игнорируя элементарные процедурные правила при определении статуса гражданина пока ещё этой страны.Итак, дадим слово Виктору Аркадьевичу Урину, а мы усядемся поудобнее, чтобы выслушать его.По тому как Урин начал свой рассказ, как строил предложения, стало ясно, что он готовился к изложению своей истории, заранее продуманной до мелочей. И, быть может не, раз и не два уже рассказывал в разных кругах среди знакомых и приятелей за кружкой пива или чашкой кофе..

118.

И на этот раз, отрешенно глядя на почерневшую кухонную стену, уверенно, предвкушая особое удовольствие, он заговорил:
- То было серое воскресное утро, в Москве моросил дождь. Таня попросила меня сходить в магазин за молоком. А магазин находится на первом этаже в левом крыле нашего же здания. Вы помните… не раз, Ваагн, тебя я посылал туда. Поэтому я, как был в трусах и в майке, так и пошел, набросил только на себя старый выцветший макинтош. Он всегда на все случаи жизни висел в коридоре, влез на босу ногу в растоптанные кожаные тапочки и спустился вниз. В магазине, как обычно, очередь, выстоял и, поёживаясь - дождь ведь моросит, ещё и усилился - возвращаюсь обратно. И только взялся за дверную ручку подъезда, как за спиной слышу голос:
- Виктор Арнольдович!
Обернулся, а сзади двое молодых парней приветливо улыбаются, раскачиваясь подходят ко мне и удостоверения протягивают:
- Можно вас на пару минут?
Ну, раз обратились “Арнольдович”, думаю, значит они из “Особого отдела”, и без удостоверений это ясно. Я напрягся, но не подаю виду и непринуждённо отвечаю, вроде как даже обрадовался:
- Пожалуйста, без вопросов, поднимемся ко мне, посидим, чаю попьем. Я вот в этом подъезде живу.
Они стали отнекиваться: не будем хозяйку беспокоить, кое-что уточнить хотим, всего лишь несколько минут это займёт...
И показывают на серый “Рафик” у подъезда.
Раз у подъезда, думаю, значит можно в нём и посидеть, неопасно. Забрались вовнутрь салона. А там народу! Рядом с водителем двое сидят, прижались к друг другу, и на заднем сиденье четверо, чуть ли не на коленках друг у друга. Я занял место поближе к окну, авоську на колени поставил. А в авоське молока две бутылки, кефира - одна, два плавленых сырка “Дружба” и граммов двести докторской колбасы, и еще спички, по-моему были.
Устроился я, значит, и решил не тянуть, сам к ним обратился, мол, я слушаю вас.
Но не успел я и рта раскрыть, как “Уазик” лихо развернулся, выехал на проспект и по газам. Я заметался, рванулся было, а ребята свои руки железные мне на плечи, и глаза гневом горят, но говорят спокойно, не придерёшься.
- Успокойтесь, Виктор Арнольдович. Мы уже поняли, что это ошибка, - самый рослый говорит, - но мы должны свое поручение выполнить. Сейчас приедем, разберутся, принесут вам извинения. И мы вас обратно привезем. Нас правильно поймите, нам поручили вас доставить, а мы люди маленькие , всего лишь приказ выполняем. Скоро все решится и мы вас обратно до подъезда доставим.
Меня всего трясёт, сижу в трусах и в майке с незнакомыми мужиками, и думаю, ещё и начальство сейчас подтянется в галстуках, начнут, посмеиваясь надо мной, расшаркиваться и извинения приносить, нелепая ситуация, а что делать
- Хотя бы мне переодеться дали… Куда мне в таком виде, - обращаюсь я ко всем сразу, конечно и не надеясь на то, что они развернут машину, чтобы я на минуту домой поднялся и переоделся.
- Как-то не подумали, вы правы, - отвечает мне один усатый и так спокойно продолжает, - ну ладно, что уж теперь. Скоро все разрешится.
А “Уазик” набирает скорость, мчится, да и по встречке местами. Они “волдырь” выставили, вижу сквозь занавески в окно, как что-то сверху мигает. И водитель постоянно сигналит, тормоза визжат, люди шарахаются, да что люди, машины от страха пригибаются. Я спрашиваю самого рослого, уже как знакомого. Одеты они в джинсы да футболки, не поймешь, то ли прапорщики, то ли генералы. Так вот спрашиваю самого рослого:
- Мы что, опаздываем?
А он усмехается.
- Привычка у Гены осталась, - тычет пальцем в спину водителя, - он по молодости автогонщиком был.
Я решил кефиру попить, полез было в авоську, да так тряхануло, что и глотка сделать не успел, пришлось отложить это занятие.
Смотрю, за город выехали. Окна занавесками хоть и прикрыты, да вот одна тесемка развязалась и край болтается, и на поворотах отходит и видно, что не в городе мы, одна зелень, да стволы деревьев мелькают.
Затем съехали с грунтовой дороги и по асфальту колеса зашуршали. Остановились. Те, что с водителем сидели, проворно выскочили из машины и открыли дверь салона. Предлагают выйти. Выхожу и… мать честная, а мы в аэропорту у трапа самолета. Ничего не пойму, что происходит, меня уже в дрожь бросает, холодно к тому же, усилился дождь, стою как чучело огородное.
Эти двое, что мне свои удостоверения показывали меня в сторону отвели и самый рослый говорит:
- Виктор Арнольдович, этот самолёт летит в Вену, и мы должны сейчас подняться на борт. Мы понимаем ваше состояние, тем более, что уверены, это какая-то накладка. И сегодня же она будет исправлена, мы в этом не сомневаемся, так что следующим рейсом вы домой вернётесь, но нам поручено, сами понимаете. А будете сопротивляться, мы наденем наручники, вколем снотворное. Вам это нужно?
Пожал я плечами, - нет, конечно, не нужно, - и поплелся к трапу. Поднялись на борт самолёта, а народ сидит и с ужасом на меня смотрит. Я ведь к тому же ещё и небритый, в трусах и в майке, и в тапочках стоптанных, на макинтоше одна пуговица, так что всё болтается. Услышал сзади реплику, “Фильм, что ли, снимать будут?” И трое попутчиков из “Уазика”, вместе с самым рослым, со мной, вокруг меня расположились.
Стали еду разносить, и меня покормили, уже хорошо. То, что в магазине взял, и пакетик с маслом, на котором “Аэрофлот” написано, решил сохранить, чтобы Тане, как вещественное доказательство моих мытарств предъявить.
После еды разомлел и заснул, да толком и углубиться в сон не успел, как будят. И я, сонный, встаю и вместе с народом общим потоком из самолета и вываливаюсь, при этом авоську крепко в руках держу.
Прошли один коридор, второй и оказались в огромном зале. Оглядываюсь, а моих попутчиков-то нет. Я обрадовался и первое, что пришло в голову, это спрятаться от них и поскорее на самолет и домой вернуться. Таня ведь ждет, и чёрт-те что сейчас подумает, ведь не оправдаешься. Такой скандал устроит, никакие справки из КГБ не помогут. Я стремительно зашел за угол, огляделся, вроде пока никто не спохватился. А рядом широкий проход в туалет. Ну я туда, тем более что и отлить приспичило. Пристроился я к писсуару, опорожняюсь и размышляю что дальше-то делать, а рядом мужик стоит, странно на меня поглядывает, я его и спрашиваю.
- Слушай, тут вот такая катавасия со мной приключилась, объясни где мы, это аэропорт вроде?
А тот осмотрел меня с ног до головы, ничего не сказал и пошел руки мыть. И здесь у меня сердце ёкнуло, таких умывальников у нас я отроду не видел.
Осторожно вышел из туалета, оглядываюсь, куда бы теперь… А прямо напротив туалета пять мужиков при галстуках стоят и в мою сторону почему-то в мою сторону посматривают. Может ждут чего -то, не пойму.
Я пробую мимо них пройти, а они - ко мне, дорогу перекрывают.
Пришлось остановиться. И тут один из них меня и огорошил, по-русски заговорил:
“Добрый вечер, Виктор Арнольдович”.
Кивнул я ему в ответ, так, с достоинством, стою, жду, что же дальше. Теперь куда эти меня поволокут? А тот загадочно улыбается и извлекает из внутреннего кармана конверт, достает из конверта лист с гербом СССР. И говорит мне, так учтиво, и продолжает улыбаться, этим и успокоил меня. Вспомнились слова того, самого рослого, о том, что извиняться будут, и настроение поднялось. Стал продумывать, как ответить на их извинения. Грубо или с пониманием, а может вообще пригрозить? В любом случае я им спуску не дам, и так день испоганили. А тот откашлялся и говорит.
- Мне поручено зачитать вам, - говорит, - постановление Президиума Верховного Совета СССР. Позвольте это сделать.
- Я слушаю, - ответил я и принял гордую позу, хотя понимаю, что в тапочках на босу ногу, в майке и трусах, которые торчат из-под старого макинтоша, да с авоськой в руках, смотрюсь более чем странно, если не сказать - смешно. Но расслабляться нельзя. Расслаблюсь, превратят извинение в фарс и рады будут тому, что легко отделались.
И он стал зачитывать.
“Постановление Президиума Верховного Совета СССР от 28 июня 1978 года”
За совершенные действия, порочащие высокое звание гражданина СССР и нанесение морального ущерба престижу страны, Урина Виктора Арнольдовича лишить гражданства СССР” .
Затем физиономия этого типа, как лампочка погасла, он небрежно свернул свою бумагу, засунул её в правый карман растопыренных брюк, а мне другую протянул, без герба и не на русском. Улыбка на лицах всей бригады, представляющих эту грёбанную власть в австрийском аэропорту тоже исчезла, появилось самонадеянное, усталое и брезгливое выражение, то есть они выполнили свою миссию и теперь можно снять маску, положенную носить при исполнении служебных обязанностей. Вся бригада дружно развернулась и, не сказав ни слова, не выразив сожаления или сочувствия, удалилась.
Состояние, прямо скажу… Стою, а меня шатает, думаю, как бы не упасть. Давление подскочило вверх, затылок аж трещит и сахар зашкаливает, но таблеток с собой нет. Я у тумбы с декоративными цветами стоял, облокотился о массивную гранитную вазу, уже легче. Всякие глупые мысли в голову лезут. Может ошибка? Розыгрыш? Как так? Куда ж теперь? Ни денег, ни документов, ни языка. Да чего там… одежды на мне нет! В трусах и в майке ведь стою!
Смотрю вслед этим отморозкам в отутюженных костюмах, не понимаю вернее не осознаю, что же на самом деле произошло. Встряхнуть бы хорошенько головой, отогнать этот мираж и дома оказаться.
А как хорошо начинался день! В ту минуту хмурое дождливое московское утро мне казалось верхом блаженства. Пошел всего лишь за кефиром, купил, что называется.
В эту минуту, час от часу не легче, подходит ко мне полицейский, что-то спрашивает, с подозрением смотрит на авоську. А у меня от волнения и от холода зуб на зуб не попадает, я ему, - русский я, русский, автор восемнадцати книг, член Союза писателей!
Полицейский этак вежливо смотрит на меня и вроде как на немецком обращается: “Woher kommst du, welche Sprache sprichst du?”
- Русский я, русский, член Союза писателей, - повторяю я ему. И эту бумагу протягиваю. Тот мельком взглянул на нее, и что-то вякнул по телефону, махнул мне рукой, мол за мной иди. Прошли в небольшую уютную комнату, молодой полицейский, над губами рыжий пушок вместо усов, предложил кофе, пододвинул ко мне небольшую чашку с пончиками. А я действительно проголодался и стал эти пончики один за другим поглощать. Посмотрел он на меня с сочувствием, вышел в другую комнату и через пару минут возвращается с тарелкой горячего блюда, вроде как наше рагу, но повкуснее. В эту минуту подоспела и женщина - переводчица.
Бегло пробежала по бумаге оставленной мне этими ублюдками и на русском ко мне обращается:
- Здравствуйте, господин Урин. Меня зовут Ася, я переводчица, а сама улыбается, вроде как самого близкого родственника встретила. Я, признаюсь, уставился на ряд её белоснежных зубов, и совсем растерялся. Не знаю, что говорить, с чего начать.
А она, не обращая внимания на мой потерянный вид, села рядом, раскрыла папку и перелистывая документы, говорит:
- Мы имеем уведомление Советского посольства о том, что вы лишены гражданства. Наша задача помочь вам.
Затем, вроде как осеклась и спросила, - как вы себя чувствуете?
А я уже никакой, голова гудит и всё передо мной плывёт, говорю ей, а язык заплетается.
- У меня давление, - говорю, - высокое и сахар зашкаливает.
Ася тотчас же вышла из комнаты и через минуту вернулась. Следом за ней через пару минут пришли трое и принялись надо мной колдовать. Измерили давление, сахар определили, сердце прослушали и несколько уколов в плечо всадили, таблетки оставили на столе.
Минут через десять, Ася обернулась ко мне, до того молча сидела и бумаги листала, стала успокаивать, мол всё не так плохо, как мне кажется. Советую, - говорит, - вам успокоится и не тревожиться за своё будущее. Мы можем отправить вас в любую страну, в которой вы пожелаете жить, или если изъявите желание получить политическое убежище в Австрии, то мы предложим вам адвоката, который подготовит документы.
А я ей тут же отвечаю, - Можно вас попросить позвонить в Сенегал, президенту, Леопольду Седару Сенгору, он мой друг, он примет меня. (1)
(1) - Своего младшего сына Урин назвал именем "Сенгор" в честь поэта-президента Сенегала Леопольда Седара Сенгора. С тех пор завязалась между ними переписка. Президент Сенгор прислал в подарок своему московскому тезке золотое колье, которое Сенгор младший, как особую реликвию, хранит до сих пор.
Ася на минуту окаменела, посмотрела на Урина растерянно.
- Хорошо, мы свяжемся с посольством Сенегала и сообщим им о вашей просьбе. А пока мы поместим вас в гостиницу для временно прибывших, там вас обеспечат бесплатным питанием на всё время проживания. Также и представители Красного Креста помогут вам, - она искоса посмотрела на мою майку, выглядывающую из под макинтоша, - одеться.
- Спасибо Асенька, - обратился я к ней тоскливым голосом, - можно позвонить в Москву, моей жене, предупредить, она же волнуется?! Как меня утром у подъезда забрали, из магазина возвращался, вот, - я показываю ей авоську, - так никаких сведений обо мне. Она ведь волнуется.
Ася посмотрела на часы, немного поразмыслила: - Сейчас у вас первый час ночи, не поздно ли беспокоить?
- Какое там, она не спит.
Ася пододвинула ближайший телефон.
- Продиктуйте номер.
Набрала, и как только зазвучали гудки, передала трубку мне. Таня тут же ответила, слышу её нервный, взволнованный голос.
- Алло, алло, Витя это ты?
- Да, Таня это я.
- Фу, ты мерзавец, - рявкнула она и бросила трубку.
Ася решила, что линия оборвалась, снова набрала номер.
- Таня, выслушай меня.
Снова, бац! И гудки одни.
Ася насторожилась, смотрит на меня с недоверием и по новой набирает.
- Таня, обожди ты, не бросай трубку.
Но Таня как с цепи сорвалась:

- Завтра же собираю свои вещи. Опять моржевать решил! Надоел ты своими фокусами. Я все отделения милиции обзвонила, все морги объездила, всех родственников на ноги поставила.
- Таня, дело в том…
Снова гудки отбоя.
Тут самое время объяснить читателю, причем тут морж. Это по сути мирное животное, и вроде бы к нашему повествованию не имеет никакого отношения, но, как мы знаем, моржами зовут любителей плескаться в холодной ледяной воде.
С год тому назад, ни с того, ни сего, Урин объявил, о том что решил примкнуть к группе моржей, соседей по дому. Таня в панике: “Витя в твоем возрасте?! А потом без тренировки. Заболеешь ведь, менингит подхватишь” Но Урин остался верным своему слову, и в двадцатиградусный мороз стал по утрам бегать на Москву- реку, через час-полтора возвращается мокрый и сразу под горячий душ, а затем в постель.
Засомневалась Таня, решила проверить, действительно ли он моржует?
Попросила соседского мальчишку побегать за дядей Витей, посмотреть, где он время проводит, обещала рубль. Посоветовала ему сесть на велосипед, чтобы догнать.
- Не волнуйтесь, тёть Тань, так догоню.
Но не успел Урин исчезнуть, как мальчик позвонил в дверь.
- Что, не догнал? Говорила ведь возьми велосипед,- с досадой стала упрекать мальчика Таня.
- Никуда дядя Витя и не побежал, тёть Тань, - возразил мальчик, - он в соседний подъезд зашел.
Через полтора часа возвращается Урин, как всегда мокрый, уставший, но довольный. Ну и устроила ему Таня “моржовую ночь”.
Оказывается, в соседнем подъезде до недавнего времени проживал вор-рецидивист, которого бдительная родная милиция вычислила и обеспечила ему заслуженный отдых в толстых стенах высотой в два и более метров, под строгой охраной на несколько лет. В силу этого обстоятельства образовалась свежая “вдова”, вот к ней и зачастил наш герой. Позанимается любовью, затем душ примет и домой возвращается.
С тех пор Таня время от времени и припоминала Урину моржевание. И решила, что и сейчас, у Урина взыграла фантазия на заданную тему.
На этот раз переводчица Ася, услышав гневную отповедь из московской квартиры, хладнокровно набрала уриновский номер, представилась и попросила Таню, дать ей возможность рассказать всю, известную читателю, прискорбную историю.
----
Урин не остался в африканском государстве, выбрал Америку, город Нью-Йорк.

Но на свою беду уже в Америке он воспылал особой запоздалой любовью к своей бывшей родине и заявил, что станет её представителем, форпостом советской культуры в Америке и что ему, бывшему участнику Второй мировой войны, кавалеру ордена “За отвагу”, негоже критиковать советский строй, за который он кровь проливал. И по этой причине местные журналисты обозвали его просоветским поэтом и благополучно забыли о его существовании, соответственно, он стал неинтересен и западной общественности. Он оказался невостребованным и советской идеологией, из-за нестойкого характера и сомнительного недалекого прошлого, способного на любые авантюры.
Остаток жизни провел он в гордом одиночестве и вместо запланированных 100 лет, о чем он постоянно твердил на каждом шагу, прожил ровно 80.

 

119.И снова Наталья Лазарева.

Да, в этой главе речь пойдёт о той Наталье, отпрыске древнего армянского рода, которая родила от черного кубинца, и которую родители выгнали из дому. Как вы помните, малыша она оставила в доме малютки, сама перебралась жить в общежитие и продолжила учёбу. А что до меня, то я отправился в добровольную ссылку на остров Сахалин. На том наши связи и оборвались.
______
Вернулись от Урина мы далеко за полночь. Напрасно уговаривал меня Виктор Аркадьевич остаться у них, я вынужден был отказать, хотя понимал, что его желание искренне и своим отказом я только огорчу кумира моих юношеских лет. Во-первых никак нельзя было отправлять Ахмета одного домой, это было бы не по-товарищески, а во-вторых, я с трудом выдержал четыре часа, простите за откровенность, лишённой смысла и логики болтовни старого и не обессудьте, отжившего свой век, человека. Двадцать лет тому назад или я был глупее или он умнее, скорее всего и то и другое. Двадцать лет тому назад я слушал его суждения, умозаключения иногда разинув рот, теперь же приходилось прилагать усилие, чтобы казаться интересным собеседником, внимательным слушателем.
Поэтому-то мы низко откланялись, пообещав заехать ещё и вывалились на улицу. Повезло с такси, рулил молодой лихач, он прокатил нас по ночному центру, по свободным от транспорта улицам, нехотя останавливаясь на красный свет за четверть часа и по пешеходной дорожке подрулил прямо к подъезду Ахмета.
Много общего у меня с Ахметом, потому и тянемся вот уже более сорока лет к друг другу. Но есть и различие, причем существенное - он ярко выраженная “сова”, а я же ярко выраженный “жаворонок”, причем с глубоких детских лет, сколько себя помню. В школьные годы, в воскресные дни, когда можно было вдоволь отоспаться, я просыпался до шести утра и неприкаянно слонялся по квартире мешая спать остальным домочадцам. Недовольный отец бурчал:
- Ты не ярко выраженный “жаворонок”, ты ярко выраженный бездельник. Встаешь как можно раньше, чтобы иметь возможность как можно дольше ничего не делать.
Рано утром проснулся я у Ахмета на диване в столовой от трамвайного визга за окном, и теперь уже час как ворочаюсь с боку на бок. Не особо задумываясь о том, что скрип стоит на всю квартиру и, скорее всего, не даю Ахмету насладиться утренним самым сладким сном.
Кстати, вспомнилось моё первое московское утро…
Впервые я попал в Москву в четырнадцать лет, меня привезли на свадьбу двоюродного брата Кости Георгияна. Приехали мы к родственникам ночью, ну и, понятно, сразу в постель. Рано утром я просыпаюсь и слышу бой курантов. Моё сердце затрепетало. Бьют часы на Спасской башне. Я взглянул на форточку. Форточка чуть приоткрыта. Это надо же, уму непостижимо! Я осторожно поднялся с постели, на цыпочках подошел к окну, полностью раскрыл форточку, чтобы лучше слышать, и замер, как перед иконой.
Но недолго длилось моё блаженство - знакомый перезвон прекратился, и откуда-то сбоку, из-за шёлковой шторы донеслось: «Московское время - шесть часов ноль, ноль минут. Начинаем утреннюю гимнастику». Оттянул штору, а там радио гремит, будит москвичей и гостей столицы. Уже за чаем, хозяева, смеясь и подшучивая рассказали, что до Спасской башни несколько километров и никак не услышать этот “знакомый перезвон”.
Однако я опять отвлекся.
Завалил я постель книгами с книжных полок, нависших над диваном, а читать не могу, не в силах сосредоточиться. Так, листаю взад-вперед, хватаюсь то за одну, то за другую книгу. Через пару минут откладываю в сторону, потолком любуюсь...
Пока Ахмет спит, немного посплетничаю, расскажу одну историю, которая больше на байку походит, но она, действительно, имела место быть. Поскольку эта история в соц.сетях давно висит, я просто скопирую её оттуда
“Известный татарский поэт Ахмет Саттар звонит мне по телефону.

- Старик, мне полтинник исполняется, в ЦДЛ намечен творческий вечер, а потом банкет, если не сможешь приехать пришли телеграмму, зачитаем. Я послал довольно таки внушительную телеграмму, которая обошлась мне гораздо дороже, чем, если бы я сам слетал на пару дней в Москву. Через пять лет звонок.
- Старик, мне полтинник исполняется, в ЦДЛ намечен творческий вечер, а потом банкет, если не сможешь приехать, пришли телеграмму, зачитаем.
- Но я же присылал тебе телеграмму на твое пятидесятилетие.
- Точно, вспомнил, так мы ее по новой зачитаем!”
Я так понимаю, читатель уже смеётся над забавной историей, во всяком случае обладающий чувством юмора так и поступит.
А дело в том, что Ахмет 1934 года рождения. Отпраздновав пятидесятилетие, он задумался о бесцельно прожитых годах и решил помолодеть и в паспорте (Если помните в те годы паспорта от руки заполнялись.) переправил последнюю цифру, соединил верхние края четверки, и превратил её в девятку, то есть в течение нескольких секунд помолодел на пять лет и датой рождения стал не 1934 год, а 1939-й. И забыл об этом. Вот и пришлось ему повторно праздновать свое пятидесятилетие, только хлопот себе прибавил, в данном случае приятных.
Опять отвлекся.
А я все ещё нахожусь под впечатлением вчерашней встречи. Никак не укладывается в голове, что Урин оказавшись вне своей страны, вне своей среды попросту потерял двадцать лет жизни. Полная деградация, оболочка без содержания. Не смог он с пользой для себя распорядиться, как принято было у нас говорить, “благами капиталистического мира”, не пришёлся ко двору и остался на обочине светской и литературной жизни.
Однажды в Ереван приехала группа писателей из Москвы, возглавляемая Андреем Вознесенским, я протиснулся к мэтру советской поэзии со сборником его стихов, чтобы получить автограф, и у меня почему то вырвалось: - Я знаком с Виктором Уриным. Андрей Андреевич удивился, услышав забытое имя, по-доброму посмотрел на меня и горечью воскликнул - Витя, Витя, бедный Витя, что с ним сделали и главное, в чем его вина то…
И, продолжая невнятно бормотать, он размашистым почерком подписал мне книгу. Я отошел, уступая место следующим поклонникам из длинной очереди с книгами в руках, хотя понимал, что Вознесенский не прочь переброситься со мной парой слов об Урине… И так провалялся я до восьми часов утра, вышел на балкон, легкие проветрить, наполнить бронхи свежим кислородом, а Ахмет спит, к нему раньше одиннадцати и не подходи, убьёт.(Не шучу)

120

На балконе на соломенном круглом столике, покрытом уличной пылью, со вчерашнего вечера остался стоять домашний телефон на длинном проводе. Осторожно уселся я в скрипучее, пересохшее от прямых солнечных лучей, соломенное кресло-качалку и рука сама потянулась к трубке, стал накручивать диск. Уже на последней цифре осознаю, что звоню Лазаревой Наталье. И странно, как я вспомнил этот набор цифр, ведь за все годы ни разу не возникала потребность пообщаться, подзабылась Наташа, осталась в прошлой жизни.
“Тем более в такую рань?”, - укоряю я сам себя, но продолжаю прижимать к уху трубку, из которой уже льётся привычная мелодия телефонных гудков. Закрадывается сомнение, не ошибся ли я номером, но в эту минуту услышал до боли знакомый и такой же наполненный энергией и задором, как и в студенческие годы, голос Натальи.
- Слушаю.

- Доброе утро, Наташа.

- Доброе?..

- Это Ваагн.

- Что-о-о ?! Ну, здравствуй! Ты в Москве?

- Да, на пару дней заехал.

- А ты меня случайно подловил, я вот-вот на выходе. На дачу еду. Вечером вернусь, Хочешь приезжай в гости.

- Приеду, с удовольствием.

- Наш адрес не забыл?

- Ты видишь ведь, номер телефона помню, кстати, никогда его не записывал.

- Странно. А мне казалось, если встретимся случайно на улице, то мимо пройдёшь, сделаешь вид будто и не знакомы вовсе.

- Ох, прости ты меня, - вырвалось у меня в сердцах, - какой глупой была ты, такой и осталась.

- Вот-вот, теперь узнаю тебя, - рассмеялась Наталья. Но, а я уже завелся:

- Я разве такое впечатление оставлял когда-нибудь, зачем ты так обо мне?..

- Нет, но люди меняются.

- Понимаю.

- Ну, мне пора, после семи вечера я дома. Если точно приедешь, то я приготовлю пирожки с рисом. Помню, как ты их поглощал.

- Приеду, тем более, если пирожки будут. Тётя Вероника на даче?

- Её уже нет...

- О! Печально… соболезную... очень жаль… А Владимир Георгиевич?..

- Он на даче с внуком, всё командует.

- Передай от меня привет.

- Хорошо. Ну так я жду тебя вечером.