19 марта 2024  04:00 Добро пожаловать на наш сайт!
Поиск по сайту

  Ливант Игорь


 

 

Игорь Бенниаминович Ливант. - родился в Биробиджане 31 июля 1949 года. 
 
 

Сказка, в которой Винни Пух пишет письмо Деду Морозу


 

 

Автор: Давным-давно, кажется в прошлую пятницу, жил в одной стране медвежонок под именем Винни Пух, а почему под именем? Потому что над его дверью была надпись Винни Пух, а он под ней жил.

Новый год, Новый год

будет поздно или рано,

Новый год, Новый год

Мы достанем из кармана.

Так, местное время – Винни Пуху давно пора вставать.

 

Вини Пух: Так. Гимнастика. Хорошо. Зарядился.

Значит так. Доброе утро, Уважаемый… Нет не так. А вдруг он получит письмо вечером, а прочитает «доброе утро». «Как сложен мир», как сказал бы наш Иа, а он иногда прав, когда со мной соглашается. Значит так. Добрый вечер, Уважаемый… Нет не так, а вдруг он получит письмо днём и прочитает «добрый вечер» и подумает, что я не умный, а я очень умный, так Пяточёк говорит. Ну вот, как говорит Сова: «здравствуйте, как же быть», ну да, конечно, здравствуйте, да молодец Сова. Здравствуйте Уважаемый… Нет я его очень уважаю, значит, очень уважаемый, эх мёду бы сейчас подкрепиться. Значит так, здравствуйте, многоуважаемый Мёд Мороз. Ой, мёд. Ой как хочется мёда. Ну вот значит так. Мёдоуважаемый Дед Мороз, да, кажется, хорошо и очень умно. Так как он мёдоуважаемый, у него должно быть много мёда, так как я очень уважаю мёд, и мёд меня уважает тоже очень.  Мёдоуважаемый Дедушка Мороз, когда начинается зима, пчёлы почему то ложатся спать и забирают с собой весь мёд, и даже, кажется, у кролика совсем не осталось мёда, пойду проверю. Возьму Пяточка. Если у кролика есть мёд, он нам даст на двоих, а Пяточёк мёд не любит, я весь съем.

 

Автор: Итак, Винни Пух отправился к своему лучшему другу поросёнку Пятачку, который жил в домике с надписью "Посторонним вход З". А кто такой был «Посторонним вход З», об этом не знал даже сам Пятачок.

Пяточёк: Ой, кто там?

Винни Пух: Это я.

Пяточёк: Нет, я – здесь, а кто там?

Вини Пух: Это Винни.

Пяточёк: Пух, ой. Доброе утро, Винни Пух!

Винни Пух: Доброе утро, Пятачок. Ты что делаешь?

Пяточёк: Дудю на дудочке.

Винни Пух: Хорошо. Дуди, только дуди хорошо.

Пяточёк: Ой.

Винни Пух: Ты меня уважаешь?

Пяточёк: Очень уважаю.

Винни Пух: А мёд уважаешь?

Пяточёк: Мёд…ммм…нет, не очень.

Винни Пух: Понятно, меня уважаешь больше. Это хорошо.

Пяточёк: Ну как тебя не уважать?

Винни Пух: Меня не надо не уважать, меня надо уважать, а я уважаю мёд, и мёд меня уважает. Давай пойдём к кому-нибудь.

Пяточёк: А ты знаешь кому-нибудь?

Винни Пух: Кому-нибудь не знаю. А кого ты знаешь?

Пяточёк: Ой, знаю Кролика.

Винни Пух: А мёд у него ещё есть?

Пяточёк: Наверное, есть.

Винни Пух: Тогда я его уважаю.

Пяточёк: Ну, что пойдём?

Винни Пух: Потопаём. Топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ.

Пяточёк: Нет, лучше погуляем, погуляем, погуляем.

Винни Пух: Нет, пошагали.

Пяточёк: А пошагали это как?

Винни Пух: Ну как, как. Шаг, шаг, шаг, шаг и пошагали.

Пяточёк: Шаг, шаг, шаг, шаг и пошагали.

Винни Пух: Ты чего это? Чего это ты дразнишься?

Пяточёк: Я не дразнюсь, я имитирую.

Винни Пух: Ты чего это умный что ли?

Пяточёк: Я не знаю. Это ты умный, Пух.

Винни Пух: Я даже могу писать, да, очень. Сейчас пишу письмо Деду Морозу, он тоже умный, потому что у него много мёда, я думаю.

Пяточёк: Ой, ты думаешь: ты умный. А про меня Морозу напишешь?

Винни Пух: И про тебя, только про себя.

Пяточёк: Ой, какой умный.

Винни Пух: Ну, полетели… Ты готов?

Пяточёк: Пяточёк всегда готов, только как я полечу, я же Пяточёк, тебе хорошо ты Пух, ты можешь летать.

Винни Пух: Ну, хорошо, покатились Пяточёк, пусть пчелы летят и несут нам много-много мёда.

Пяточёк: Ой, какой умный.

Винни Пух: Умный и красивый, только надо подкрепиться, а то начал худеть.

(Видит дерево) О, что это? Пяточёк, сделай что-нибудь. Вдвоём. Пяточёк!

Пяточёк: Да. Есть сделай что-нибудь вдвоём. (Вместе дуют, дерево улетает.)

Винни Пух: Запевай.

Пяточёк: Там там-там-там-там-там-там-там ( на мотив «En passant par la Loraine»)

Автор: Кролик жил в другом домике, над которым было написано «Неужели нора?»

(Кролик сидит в домике и вяжет спицами)

Винни Пух: Неужели нора?

Пяточёк: Ой.

Кролик: Кто ест немного по утрам, тот поступает мудро.

Винни Пух: Нет.

Пяточёк: Подожди, Кролик, ты не то поёшь.

Винни Пух: Да.

Кролик: Как не то, самое то.

Вини Пух: Нет.

Пяточёк: Самое – это когда сам Винни поёт.

Винни Пух: Да.

Кролик: А кролик? что не сам, а очки?

Винни Пух: Нет.

Пяточёк: Очки. Да, конечно. И ты сам, но только Винни самее Кролика.

(Кролик вынимает вынимает спицы, заткнутые за пояс и одну как перчатку бросает Винни)

Кролик: Посмотрим!

(Кролик и Винни фехтуют на спицах. Винни делает укол, от которого Кролик согнулся)

Кролик: Ну, пожалуй, ты прав, Винни намного самее, хоть и не Кролик.

Винни Пух : Кто ест немного по утрам, тот поступает глупо,

Он сам не знает, тарарам, что трудно жить без супа.

Пяточёк: Ой, посмотрел! Видишь Винни самее.

Кролик: Да, трудно жить без супа. Гораздо маме. Он поэт.

Пяточёк: А кто такой поэт?

Винни Пух: Поэт – это тот, кто пишет Дедушке письмо.

Кролик: Дедушке Винни?

Пяточёк: Ой, нет, не угадал.

Кролик: Дедушке Пуху.

Пяточёк: Ой, нет, второй раз не угадал.

Вини Пух: Ну, давайте поиграем в угадалку. Кто первый угадает, тот первый мне даёт мёду.

Кролик: Последний бочонок.

Винни Пух: Пяточёк, начинай.

Пяточёк: Мёдоуважаемый Дедушка ма, ма, ма.

Кролик: Матрос, вот я однажды плавал…

Винни Пух: Нет. Нет, не угадал один.

Пяточёк: Нет, Кролик, кролики не плавают.

Вини Пух: Да. Пяточёк, продолжай.

Пяточёк: Мёдоуважаемый Дедушка ма, ма, ма.

Кролик: Матрас, вот я однажды плавал…

Винни Пух: Нет. Не угадал два.

Пяточёк: Нет, Кролик, на матрасах зимой не плавают.

Винни Пух: Да, Пяточёк продолжай.

Пяточёк: Мёдоуважаемый Дедушка ма, ма, ма.

Кролик: Мороз что ли?

Винни Пух: Значит, так. Значит, ты отдаёшь мне свой последний бочонок мёду.

Пяточёк: Ой, умный.

Винни Пух: И справедливый. Спасибо.

Кролик: Да, ничего не скажешь, хоть и без очков.(Винни начинает быстро есть мёд)

Пока кто-то доедает последний мед, время-то идет, а скоро новый год.

Пятачок: Ой, ты тоже поэт, почти как Винни.

Винни Пух: Как так?!

Пятачок: Ну, может быть, не почти, а чуть-чуть почти.

Винни Пух: Так-так!

Пятачок: Ну, может быть, не почти, а совсем чуть–чуть почти.

Винни Пух: Так.

Пятачок: Ну, может быть, Кролик, если ты совсем чуть-чуть поэт, может быть, ты напишешь письмо Дедушке?

Кролик: Ты же видишь, что я в очках, я плохо вижу.

Пятачок: Ну, тогда сними очки, и будешь хорошо видеть.

Вини Пух: Да.

Кролик: И вообще я только читаю.

Винни Пух: Кролик не писатель, Кролик читатель. Это Винни писатель.

Кролик: И то только про себя.

Пятачок: А что же мы будем делать? Может быть, пойдем к Сове? Она очень умная, она читать и писать умеет. (Кролику) Может быть к сове? Винни умный, а Сова мудрая.

Винни Пух: Да. К Сове.

Автор: И тогда Винни Пух, Пяточёк и Кролик отправились к Сове, но где жила мудрая Сова, этого никто не знал.

Винни Пух: Пятачок, ты готов?

Пятачок: Пятачок всегда готов.

Винни Пух: Пяточёк, запевай.

Пятачок: Есть запевай.

Анпасампа

Ап-ам-сапан

анпасампа

Ап-ам-сапан

Анпасанпа

Ап-ам-сапан

Винни Пух: Это что за анпасампа?

Пятачок: Я не знаю.

Кролик: Лично я очень сомневаюсь, что это по-русски.

Пяточёк: Ой, по-русски.

Винни Пух: По-русски. Это хорошо. Пяточёк продолжай.

Пяточёк: Есть продолжай. Анпасан пар ля лярэнё авек ме сабо, анпасан пар ля лярэнё авэк месабо дондэно, о, о, о, авек месабо.

Винни Пух: О, дерево. Это что такое?

Пяточёк: Да?

Кролик: Это дерево называется ёлка.

Пяточёк: Ой. Ёлка!

Винни Пух: А мёд она даёт?

Пяточёк: Да?

Кролик: Ёлки, между прочим, меду не дают.

Пяточёк: Ой.

Винни Пух: Плохо.

Пяточёк: Ой-ой-ой!

Кто-то: Ж-ж-ж-ж-жжжжж

Вини Пух: Это "Ж-ж-ж" неспроста.

Пяточёк: «ж-ж-ж» да очень неспроста.

Кролик: «ж-ж-ж» да, неспроста.

Винни Пух: Сама ёлка зимой жужжать не может. Значит, кто-то тут жужжит. А зачем тебе жужжать зимой, если ты - не пчела?

Пяточёк: Пчела.

Кролик: Не пчела.

(Из-за ёлки выходит ослик Иа)

Винни Пух: Ой, конечно, не пчела. Это же И-а.

Кролик: Что ты икаешь? Водички попей.

Винни Пух: Какая водичка? Это же И-а.

Пяточёк: Ой, И-а.

Кролик: О, заразился. Ик.(Икает)

Пяточёк: Водички попей.

Иа: Добрый день, друзья мои…

Винни Пух: Здравствуй, Иа.

Пяточёк: Добрый-предобрый день, Иа. (Кролик икает)Иа. А может и не очень…

Винни Пух: О чём грустишь, Иа?

Иа: Новый год, зима, ещё один год прошёл…

Пяточёк: Ой, ты же не поэт, это Винни - поэт.

Иа: И пусть извинит меня, Винни. Тем более, если он - Пух…

Кролик: Да, рифмуется с лопух. Ик.

Иа: Так жизнь незаметно проходит…

Винни Пух: Что это с тобой?

Пяточёк: Ой, и правда с тобой.

Иа: Становимся старше мы все…

Пяточёк: Ой, я не старше, Винни – старше.

Кролик: Ну да старше? А очки? Ик.

Иа: А самый старший Дед Мороз.  Какие могут быть сомненья?..

Кролик: Так вот мы ему и… ик …пишем.

Пяточёк: Нет, Кролик, это Винни пишет.

Винни Пух: И только про себя хотя и про нас.

Пяточёк: А ты, кролик, не можешь писать , ты можешь только чи, чи, чи…

Кролик: ПЧИ!

Пяточёк: Чихаешь?.. Ой!

Кролик: Пчи.

Винни Пух: Что это?

Кролик: ОРЗ.

Иа (видит перед своим носом неизвестно откуда взявшееся пёрышко Совы):

Ну, вот опять как год как, два назад, как пять… Сова витает пред моей…

Винни Пух: Душой, Пчи.

Пяточёк: Ой, душой. Пчи.

Кролик: ОРЗ

Иа:  я чихаю вслед за ней…А,а,а…

Все: Пчи!!!

Кролик: Точно ОРЗ.

Винни Пух (ловит пёрышко): Сова. Она нам и нужна. Давай, Иа, чихай, чихай. Пяточёк, запевай!

Пяточёк: Анпасан пар ля лорэнё авек месабо…

Иа: Пчи!

Пяточёк: Анпасан пар ля лярэнё авек месабо…

Иа: Пчи!

Пяточёк: Анпасан пар ля лярэнё авэк месабо дондэно, о, о, о…

Иа: Пчи!

Пяточёк: Авек месабо.

(Из-за дерева появляется Сова)

Винни Пух: О! Сабо, ээээ Сова.

Сова: Здравствуйте…

Иа: Пчи!

Сова: Как же быть!

Кролик: ОРЗ.

Сова: Угу. Здравствуйте, как же быть!

Винни Пух: Действительно, как же быть? Сова.

Сова: Угу. Сначала, надо понять, что происходит. Откуда растут, так сказать, как говорится, лапки. ОРЗ – это так сказать острое респираторное заболевание.

Иа: Пчи!

Кролик: Очень острое, между прочим!

Сова: Угу. Запишите. Передающееся так сказать воздушно-капельным путём.

Кролик: Пчи!

Пяточёк (трёт свой пяточёк, пытаясь предотвратить чихание): Ой, мой пяточёк.

Винни Пух: Ты чего, Пяточёк?

Пяточёк: Ой, кажется, передалось. П-п-п…

Кролик: Воздушно-капельным путём.

Пяточёк: Пчи! Путём.

Сова: Угу.Особо прогрессирующее в зимнее сезон при ослабленном иммунитете.

Кролик: Пчи!

Сова: Угу. Правда, как говорит народная мудрость.

Винни Пух: А это кто такая?

Пяточёк: Да, кто это?

Кролик: Это Сова. Пчи!

Сова: Угу. Здравствуйте. Как же быть!

Иа: А, может быть, средство народное есть? Что-нибудь выпить? Что-нибудь съесть?

Винни Пух: Давно пора что-нибудь!

Сова: Угу. Как ни быть. Конечно, есть. Запишите. Сладкое сиропообразное вещество, вырабатываемое пчелами из нектара некоторых растений.

Винни Пух: Это что такое?

Пяточёк: Винни, пчёлами… ж-ж-ж. Наверное, мёд.

Винни Пух: Конечно, мёд. Что если не мёд. Тот самый мёд!

Иа: Тот, который можно выпить. Тот, который можно съесть!

Пяточёк: Какой умный!

Сова: Правильно, Пяточёк. Пять.

Пяточёк: Всегда готов!

Кролик: Хочу поставить, между прочим, вопрос. Зачем мы здесь?

Иа: Зачем мы здесь, на голубой планете? В зелёном праздничном лесу?

Морозным днём, забыв о лете Чего мы ждём…ища Сову?

Кролик: Молодец, Иа. Мы шли к Сове.

Иа: К Сове мы шли…

Винни Пух: … чтобы она написала письмо

Пяточёк: .. которое написал Винни…

Кролик: …потому что Винни писать не умеет…

Пяточёк: Нет-нет, он умеет…

Винни Пух: …только про себя.

Иа: Как сложен мир! Как мир устроен?

Сова: Угу. Лично я, ничего сложного как говорится на горизонте не наблюдаю. Записывайте. ЭЭЭ. Записываю. Диктуйте.

Винни Пух: Медоуважаемый Дед Мороз…

Сова: Не так быстро, пожалуйста.

Винни Пух: Пожалуйста, мё-до-у-ва-жа-е-мый Де-ду-шка Мо-роз…

(Сова пишет, все поют)

En passant par la Loraine avec mes sabos… 

Кролик: Вот так, все вместе, помогаю друг другу мы справимся с любыми трудностями. Пчи!

Сова: Угу.

Пятачёк: Ой-ой-ой!

Винни Пух: Значит так.

Иа: Как ни крути, а жизнь прекрасна!

 

Автор

Дед мороз получил письмо и отправил Винни Пуху целую бочку мёда. Винни Пух ел мёд и нахваливал мёд и Деда Мороза. И пригласил Кролика, Пяточка, Ослика Иа и мудрую Сову, но Пяточёк не очень любил мёд, зато он любил Новый Год и Ёлочку.

Все (поют )

Жу-жу-жу-жу-жу-жу-жу-жу

Жу-жу-жу-жу-жу-жу

Жу-жу-жу-жу-жу-жу-жу-жу

Жу-жу-жу-жу-жу-жу.

 

Метель ей пела песенку:
"Спи, елочка, бай-бай!"
Мороз снежком укутывал:
"Смотри, не замерзай!"

Теперь она, нарядная,
На праздник к нам пришла
И много, много радостей
Детишкам принесла.

 

Все

 

Ура. С Новым Годом!

 
***


 ЗИМА

Пургой застиг меня мой стих
Припорошив мечту о лете
На перекрёстке двух столетий
В сугробе времени затих.
Пуршинкой вьюжится метель
В небытие сошло светило
Вот он застывший бег времён.


Compte rendu de l’année passée
A l’attente de l’année 2015
L’Année finit sa belle carrière
Malgré la vie malgré les morts
Les jours ajoutent
Les nuits s’enfoncent
Le mal s’éfface et se transforme
Plutôt en bien
Et vice versa
C’est ça la vie
Surtout la nuit de L’An nouveau
Bonjour le jour qui va après...
L’année qui passe
La vie qui traine…
Le train arrive
La rive deborde
Le bord du ciel
Qui apparait
Pour éclairer
Un rien du tout
Du bout de l’étenciel
Du petit moment
D’éternité d’espèce d’espace de l’Univers
Hélàs…
Et c’est comme ça que passe  l’année
Comme si la vie s’arrête net
Et c’est comme ça que passe l’angoisse
C’était l’année Deux Mille Quatorze
Tant de fois deux mille quatorze
Tant de trois mille de fois
Pas de trois sans pas de deux… cent pas…
Mais c’est l’hiver qui vient enfin
En recouvrant la Terre en blanc
En attendant que la tristesse
Se calmera tout  doucement
Comme la douleur
Couverte du drap de couverture
Si blanc si frais
Surtout au bout du petit début du commencement du pas nouveau de cette vie
Si belle si fraiche et si vivante
Le mal devient plutôt le bien
Arrive l’hiver
Qui est en train
De séparer les grains du reste
Du reste qui reste
Les grains s’envolent
En devenant les oiseaux
Les petits oiseaux de l’espérance
Qui tombent en neige
Et voilà
La Terre qui nage
Dans les nuages des rêves nocturnes
En balançant les jours d’enfance
Sur les genoux de l’Uni Vers
Tristesse sans peine.

  27.12.14

 

 

Дети Райка


В мире накопилось много насилия, лжи, фальсификаций, спекуляций, двойных стандартов, ложного престижа, амбиций и некомпетентности. Часто это идёт под прикрытием сложности отношений в современной цивилизации, невозможности договориться представителям разных конфессий и культур.

 

Нам кажется, что противостоять этому можно и необходимо на разных уровнях. И один из путей это создание условий для взаимопроникновения и обогащения культур без потери их базовых ценностей и возврат от коммерческой эрзац культуры к истокам истинного искусства.

 

Эта цель была поставлена нами перед собой 23 года назад, когда мы создали частный Культурно-просветительный центр «Школа Мира» в Иркутске. За прошедшее время мы реализовали проекты, соответствующие целям и задачам нашего центра. Вот некоторые из них:

-1989 Молодёжный Фестиваль (ролевые игры, дискуссии, музыка) в Иркутске и Париже;

-1990 Международный симпозиум Восток-Запад(Россия на перепутье);

-1991 Гастроли Парижского театра ТЕАМЮ в Иркутске и Красноярске со спектаклем«Вперёд, дети комедии»;

-1992 Культурный Караван (спецпоезд Москва- Иркутск - Улан-Батор, 350 участников из20 стран, 30 семинаров и 24 театрально-музыкальных представлений в течение 4 дней);

-1995-2000 Представительство России в международном движении Олимпийские игры по Искусству;

-1996 Гастроли спектакля «Слон Хортон» в Швейцарии и Германии;

- 1996-1999 Проведение Международной Байкальской Театральной Школы;

-Создание «Дома Европы» в Иркутске;

-2000 Участие в Авиньонском фестивале со спектаклем «Спаси нас, поэт»;

-2002 Международный фестиваль «Пространство Свободы» на Байкале и в Иркутске(дискуссии, мастер-классы, спектакли);

-2002-2012 Театральная лаборатория«Лингвистический театр» Спектакли на русском, французском и английском языках.

Итак,мы начинаем проект «Дети райка».Это проект создания международной театральной лаборатории. Первый этап проекта:проведение театральной лаборатории на Байкале летом 2013 года.

 

Театральная Мастерская Игоря Ливанта на Байкале (о. Ольхон)

2-17августа 2013 года

 

После10-летнего перерыва мы снова будем занимать театром через пластику языка и русским языком через театр. Эту исследовательскую работу мы будем проводить на берегу Байкала на острове Ольхон в 350 км от Иркутска.

 

Почему Дети Райка?

«Дети Райка» - это название фильма Марселя Карне по сценарию Жака Превера. Мы выбрали это название для нашего проекта потому, что оно, как нам кажется, соответствует образу того театра, к которому мы стремимся и в который мы приглашаем Вас. Дети райка – это те, кто ЛЮБЯТ настоящий театр.

 

Почему на Байкале?

Байкал это уникальное творение природы ,содержащее 20% чистейшей пресной воды планеты. Байкал – это более 300 речек и бесконечное количество подводных источников, питающих Озеро.

Байкал это многочисленные красивейшие пейзажи.

Остров Ольхон – это одно из самых живописных мест Байкала.

Байкал, его холодная прозрачная вода, красивейшие виды острова Ольхон и чистый воздух создают ту неповторимую атмосферу естества, чистоты и красоты, с которой очень трудно соперничать любому искусству. Именно поэтому мы выбираем это место, чтобы соперничая, стремиться к настоящему.

 

Что ждёт участников?

В течение 2 недель мы будем заниматься театром по оригинальному методу Игоря Ливанта «Поэзия Пластики Тела и Языка»1.Этот метод подготовки актёров и постановки спектаклей разрабатывается в течение последних 27 лет, и находится в постоянном развитии. Автор применяет свой метод «Поэзия Пластики Тела и Языка» для постановки спектаклей и при проведении мастер-классов в России и в различных странах Европы (Франции, Швейцарии,Германии, Италии).

 

Конечный результата работы театральной лаборатории?

В результате работы байкальской театральной лаборатории появится спектакль на русском языке с фрагментами на языках участников лаборатории. Этот спектакль будет показан на Ольхоне и в одном из театров города Иркутска. В дальнейшем возможен показ спектакля в Европе.

Сопутствующей целью работы лаборатории является поиск потенциальных актёров для создания постоянной интернациональной труппы Игоря Ливанта «Дети Райка».

 

Что вы получите в результате этой работы?

-Вы получите эстетическое и артистическое удовольствие от проявления Ваших скрытых возможностей;

-Вы получите психологическую поддержку вашей профессиональной деятельности.

-Вы получите профессиональные инструменты, которыми вы сможете воспользоваться в вашей артистической работе.

-Вы получите принципиальные навыки построения и существования спектакля, как цельного явления.

-Вы научитесь произносить по-русски текст всех персонажей в поставленном спектакле. Большей частью это будут стихи Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Александра Блока, Булата Окуджавы, Жака Преверав переводе Игоря Ливанта и стихи Игоря Ливанта.

 

На каком языке будет проводиться работа?

Рабочий язык театральной лаборатории: русский, французский, английский, немецкий, итальянский в зависимости от состава участников.

 

Сколько это будет стоить?

42 000 рублей

В стоимость входит:

-театральный мастер-класс (50 часов);

-аренда репетиционных помещений;

-аренда помещения для показа спектакля в Иркутске;

-организационные расходы, реклама спектакля в Иркутске;

-оформление регистрации;

-трансферт аэропорт/вокзал – иркутский дом;

-3-дневной проживание и питание (завтрак и ужин) в Иркутске;

-трансферт Иркутск-о. Ольхон-Иркутск;

-11-дневное проживание и питание (завтрак, обед, ужин) на Ольхоне.

 

До встречи в Сибири!

PS:Пожалуйста, передайте это послание Вашим друзьям, знакомым, коллегам с просьбой передать это послание их друзьям, знакомым и коллегам. Спасибо.

 

Координатор проекта

Елизавета Кудлик

ilivant@yahoo.com

+7 902 5 193 186

+7 908 6 434 478

+7 3952 34 18 07

Поэзия пластики тела и языка

(Оригинальный метод работы с актёрами)

 

Каждый режиссёр и педагог, занимающийся актёрским мастерством, ищет, или создаёт свой собственный вход в огромное и хрупкое, потому что живое, здание под названием Театр. Для кого-то этот вход связан с пластикой тела, движением, для другого – с музыкой, пением. Для меня это гармония звуков и поэзия языка. И поэтому дверь, через которую я пытаюсь войти в храм театра, и провести с собой других, чтобы исследовать переходы, лестницы, холлы, залы и комнатушки этого здания, можно условно назвать Лингвистическим поэтическим театром. Условно, потому что это только вход в Театр, который остаётся единым и неделимым, когда он случается.

 

Театр, как сказал классик, начинается с вешалки. По-моему, это значит не только то, что в театре важна самая маленькая деталь, но главное, что он начинается не тогда, когда звучит последний звонок, и можно, наконец, вместе со зрителем заняться исследованием процесса создания живой ткани спектакля. И даже не тогда, когда полным ходом идут репетиции сцен, диалогов и монологов. Театр для меня начинается с первых минут работы с актёрами, которую можно назвать: репетиция, тренинг, урок, мастер-класс. Всё начинается с создания атмосферы театра, как такового, из которой постепенно возникнет атмосфера данного спектакля, если целью тренинга является постановка конкретного спектакля.

Создаётся эта атмосфера через ритм и музыку языка. И эти ритм и музыка завязаны не только на непосредственных звукообразующих органах, но и на пространстве всего тела, а также пространстве монолога, диалога и групповой атмосферы.

Различные упражнения в созданной атмосфере помогают открыть и развить спрятанные в нас возможности, выстроить гармонию баланса звука, движения и чувств. И это и может случиться с первых минут совместной работы, что и позволяет быстро открыться и довериться мне, другим участникам, а главное, самому себе. Почувствовать удовольствие от того, что происходит, и что может ещё произойти. И эти открытия сразу создают атмосферу творчества, образного мироощущения и раздвижение материального пространства, что и можно определить, как феномен театра. Это то, что приподымает нас над действительностью, позволяет ощутить себя в полёте, а затем возвращает нас, в чём-то изменившихся, как будто в ту же самую реальность. Но на самом деле, и то, из чего мы взлетали на крыльях воображения, тоже не остаётся точно таким, потому что мы, изменившиеся, тоже являемся важной частью этой самой реальности.

Таким образом, мы прикасаемся к тому, что люди называют искусством. Искусство на самом деле очень естественно. Оно позволяет нам осваивать необозримые просторы человеческих отношений.

Важным элементом нашей работы является психологическая обусловленность упражнений, что создаёт возможность для постоянного исследования своего Я по отношению к своему физическому телу, всей гамме чувств, пространству группы и других Я, пространству сцены, театра, микро и макрокосмоса.

Поэзия, как феномен наиболее сильной концентрации образного мышления, является постоянным объектом внимания нашей работы.

 

Эта работа может быть интересна не только людям театра, но и психологам, учителям и всем желающим открыть в себе новые возможности и развить их через художественную организацию пространства речи, тела и человеческих взаимоотношений.

 

ilivant@yahoo.com

ilivant@list.ru

T.7 3952 34 18 07

8 902 5 193 186

Ливант Игорь Бенниаминович

 

 

АКТЁР

 

Ну вот опять

Как год назад как три как пять

Как жизнь назад

Как век тысячелетья

Я на подмостки на Голгофу выхожу

Чтобы глаза в глаза

Взлететь чтоб в муках

На минуту счастья…

И вернуться.

Я чувствую себя Христом

Распятым на кресте желаний

Кресте стихий и ожиданий

И музыке стихов кресте

Я чувствую как под холстом

Судьбы моей надежды ткани

Сопротивляются гвоздям

И ран бродячих лихолетий

Всё не дают склонить главу

И перестать мечтать о Лете

Где гимн любви не фон не сон

Не чудо а реальность бытия

И даже не припев а песня

И стон и жалоба

Христом

Я чувствую себя порой

Распятым на холсте судьбы

Увы…

Подмостков сцены

И нежнейшей тишины

Когда глаза в глаза

И я и вы и мы…

Мой театр

Ну вот и час настал

И время подоспело

И день пришёл

И ночь с собой привёл

А с ночью и прибой…

Постой прибой постой…

И просится перо

И строчка плавно плавно

Пирогу вдаль уносит

Устроен странно мир

И кто его создатель?

В пироге той себя

В даль вижу уходящим…

А даль уже близка

Но высоки пороги

Течением несёт

Судёнышко моё

И грозен лик судьбы…

Ударами грозит

И молнию заносит

Но что-то мне не страшно

И падать ниц не стану

Лишь парус натяну

К корме перо прилажу

И ветер унесёт за три-девять земель.



 

 

Манифест человека с Планеты Людей 

 

Кто-то говорит:

Все мнения достойны уважения. Хорошо.

Это Ваше мнение.

А у меня противоположное мнение. Уважьте же его.

 

Жак Превер

 

Поздравляю всех, кто считает меня своим другом с праздником возрождения Советской России, России обновлённой, прошедшей тяжелейший период, лозунгом которого был «Обогащайтесь», а значит : воруйте, грабьте, разрушайте, убивайте, забывайте, разлагайтесь и разлагайте. Разумная достаточность во всём материальном, возвращение высоко этических и эстетических принципов в культуре и искусстве, табу на мерзость, сквернословие и  вседозволенность в отношениях между людьми, «в человеческих отношениях форма и содержание находятся в такой же зависимости, как и в искусстве», бережное отношение к русскому языку Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Чехова, Толстого, Блока, Маяковского, Окуджавы.

 

Поздравляю с русской Олимпиадой, благодаря которой началось возвращение к настоящим олимпийским принципам, а также к базовым эстетическим понятиям. На всех церемониях Олимпиады в Сочи я увидел, что русский театр жив, несмотря на те извращения и то насилие, которые происходят на театральных сценах и не только столичных городов.

 

То, что произошло в Крыму трудно переоценить. Крыму очень повезло. Он не был так подвержен воздействию тех дурно пахнущих субстанций, которыми особенно последние десятилетия планомерно обрабатывали, обрабатывают и будут всегда обрабатывать нашу когда-то голубую планету под видом либеральных евроамериканских ценностей. Крым сумел сохранить в себе все лучшие базовые принципы, которым славился Советский Союз. Крыму и всей России повезло, что только сейчас он воссоединяется со своей материковой Родиной. Уверен, что именно из Крыма и Олимпиады начинается выздоровление нации и продолжится укрепление настоящего народного государства с настоящим народным президентом.

 

Государства, где базовым принципом будет «невозможна жизнь общества, народа, людей, человека, личности  без властных структур, но ВЛАСТЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНА НЕ ДЛЯ УПРАВЛЕНИЯ ЛЮДЬМИ, А ДЛЯ КООРДИНАЦИИ ИХ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ. Именно это и является демократией, то есть властью народа. Это первично, всё остальное уже производное от этого принципа.

 

Друг для меня это тот человек, который полностью разделяет мои моральные и эстетические принципы, поэтому обращаюсь к тем, кто может считать себя моим другом. Остальных прошу не беспокоиться.

 

Поздравляю!

 

 

КТО Я?

 

Я чувствую себя евреем

Евреем старопамятных времён

Мой папа искушён был змеем

А в маму и до змея был влюблён

Я не ношу ни кипы и ни пейсов

Но кровь моя мне не даёт покоя

Мне из Египта машет моя доля

Изгоем я не чувствую себя

Но странником, бродягой, пилигримом

Скитальцем чувств и рыцарем надежд

Я не хочу чудес Иерусалима

Все чудеса в единственной улыбке.

 

 

КАК МЕНЯ НАЙТИ?

 

Найти меня очень просто

В этом мире святой суеты

Это проще всего простого

Надо только начать сначала

Из уголочка Млечного Пути

Пройти Медведицу

И Сириус оставить справа

Не обращать внимания на рой комет и астероидов потоки

На всякий там космический летящий мимо хлам

Вселенского пространства мирозданья

От спутников космических ракет

Пустых бутылок и осколков счастья и империй

Слепящее оставить слева Солнце

По курсу прямо не столкнуться бы с Луной

И Голубую высветить Планету

Всю в шрамах человеческих капризов

Едва заметных пятнышках любви

Сопротивляющихся похоти разврату

Вам ошибиться просто не удастся

Конечно это то что вы искали

Моя такая хрупкая Планета…

Спускайтесь медленно по лунному безмолвью

Мелькают горы океаны города

Но ошибиться вы не можете

Не смейте

Исток поток реки искрящийся песок

И бесконечной нежности коса

И там

И так

И там

И такие глаза у неё как это

И губы её как что-то

И вся она в родниковой слезе искупалась будто

И песней исходит сердце

Вот она день мой и счастье

Жизнь моя

Нет нет

Вы не могли ошибиться…

 

 

ОТКУДА Я?

 

Откуда родом я?

Из тихого прихода

Из грустной песни

Из забытого крыльца

Из вечно ищущего истину народа

Из дома без начала и конца

Из истин заблуждений мнений

Из зримых слов

Из призрачных небес

Из боли приносящей вдохновенье

Из радости

Из крови

Из телес

Из времени из семени сомненья

Из всех семи источников чудес

Из ласкового взгляда шумной речи

Из тихой грусти матери отца

Из тех, кто путь мой радостью отметил

Кто знает тайну вечного кольца

Откуда родом я

Из собственного рода

Из тех кто раньше жил и кто любил

И будет кто любить

И жить…

Уже живёт…

Всё потому

Что родом я из моего народа.

Как всякий прочий

Впрочем

Человек.

 

 

А ПОСЛЕ НАС ПОТОП?

 

Что же остаётся после нас?

Прах и кости, тлен и тленный газ?

Скорбное могильное надгробье?

Или неба звёздного чудесный глас?

Как же отзовётся наша жизнь?

Что мы изменили на Земле?

Что нам удалось в себе сберечь?


 

МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ

            Бег жизни

-                Привет!

-                Привет.

-                Как жизнь?

-                Как жизнь?!

-                Ну да, дела?

-                Да так…

-                А впрочем…

-                Ну и ну!

-                Не говори.

-                Смотри-ка!

-                Так-то, брат.

-                И что тогда?

-                Когда?

-                Кто?

-                С кем?

-                И где?

-                И сколько?

-                Но почему?

-                И что?

-                Так…ничего.

-                Тогда зачем?

-                Зачем? Да, в общем...

-                Как будто бы…

-                Как бы не так.

-                Но нет ещё.

-                Да нет же, да.

-                Лишь иногда.

-                И то чуть-чуть.

-                Но где-то, что-то, как-то, почему-то…

-                Как будто если…

-                После жизни смерть.

-                Но после смерти жизнь.

-                Но только после.

-                Нет, нет. Не только.

-                Но как же так?

-                По-моему, жизнь вот она!

-                И он, и ты, и я, и вы, и мы.

-                Увы.

-                Увы?

-                Устали мы.

-                Устали вы?

-                Увы. И жить, и пить, и есть.

-                Я есть…

-                Ты, как…

-                Она.

-                Мы тут…

-                Вы будто бы…

-                Они.

-                Ни-ни!

-                Et cetera, et cetera...

-                Ну, всё. Пора.

-                Но всё как раз наоборот обратным ходом задом наперёд и снова вспять…

-                Ну, вот, опять.

-                И это жизнь?

-                Да, впрочем.

-                Та, и та, и та?

-                Жизнь хороша!

-                Лишь потому, что это жизнь?

-                Она прекрасна.

-                Как-никак.

-                И несмотря на всё.

-                Вот так!

-                Пусть жизнь цветёт.

-                И здравствует!

-                Как жизнь…

-                Которая есть жизнь.

-                Пока…


Я подарю тебе Париж

Ранний город на странной планете

За планету я не в ответе

А Париж он один такой

Мой Париж и Париж не мой

И летит он по Сене в Лете

Курит трубку своих ночей

Держит призрачный стих весенний…

Мой Париж и Париж не мой…

Никому не подвластны крыши

Красным веером в Вышине

Тишина всё тише и тише

А Луна всё выше и выше

И малюсенький знак на Луне

Он из вечного поцелуя

Он из нежного янтаря

Он из Песни из Аллилуйя

Он как маленьких звёзд заря…

Я тебе подарю Париж

Суету и прохладу Бульваров

И Собора мрачный уют

И улыбку нежнейшую Клары

Пусть огни Башню в небо несут…

Я тебе подарю Париж

От мостов и до старых до крыш

Я навечно тебе подарю

Этот мой и не мой Париж.

 

 

Париж, каким он грезился вдали, уже не помню.

Шёл 1985 год, и свежий ветер перемен натянул скучающий парус лодки моей жизни, и застойная, сладковатая дремота, пронизанная сквозняками огромного и такого маленького, хрупкого мира, сменилась жёсткой, опасной, многогранной, интересной, настоящей жизнью.

Впервые я сделал попытку увидеть этот, существующий где-то, почти нереальный, с таким пьянящим названием город ещё 17 лет до того.

Я был студентом второго курса французского отделения Иняза, знал наизусть несколько басен Лафантена, мог по карте показать, комментируя заученным текстом, как пройти от Лувра до Триумфальной арки, и был немножко влюблён в Изабель Канэ, которая очень изящно, демонстрируя свои нескончаемо длинные, до неприличия стройные ноги чисто французского производства, рисовала cкрипучим мелом на слегка покосившейся, усталой от спряжения правильных и, особенно, неправильных глаголов доске очень похожие шестиконечные очертания далёкой родины только для того, чтобы маленькой точкой обозначить свой родной Кан, а может быть и другой, менее созвучный с её фамилией, но не менее романско звучащий населённый пункт европейского образца. А её муж, почему-то названный Иваном, во время демонстрации графических способностей и женской привлекательности супруги, присев на учительский стол, что уже было для нас признаком свободы, равенства, и, где-то как-то даже братства, умудрился за пять минут изучить все восемнадцать разговорных тем, тщательно подобранных в недрах высоких министерских кабинетов, и одобренных ещё более высокими идеологическими партчиновниками системы высшего образования будущих воспитателей детей строителей коммунизма, до начала действия которого по официальному обещанию Никиты Сергеевича оставалось целых 12 лет.

абастовочная борьба французских профсоюзов за повышение зарплаты работников умственного и физического труда и трусливая штрехбрехерская политика несознательной части иммигранского пролетариата.

- Укрепление оборонлспособности СССР и бескомпромиссная битва за мир – главная цель внешнеполитической части внутренней политики великой партии страны навсегда победившего развитого социализма.

Эти очень даже разговорные темы были расчитаны как раз на 10 месяцев самозабвенного учебного процесса, за вычетом, конечно, сентябрьской опять же жестокой борьбы, на этот раз, за спасение картофельного урожая на необозримых колхозно-совхозных полях критического земледелия.

Пять минут потребовалось нашему потустороннему преподавателю как раз для того, чтобы вслух прочитать все предложенные темы, изредка высоко задирая свободолюбивые брови, и комментируя особо удачные лингво-идеологические министерские изыски: “Chic!”, “Super!”, “Bravocamarade! ”, но особо выдающиеся удостаивались чего-то отдалённо напоминающее «Давай-давай, товарищ!»

- Вопросы есть? Спросил Иван, и не дожидаясь ответа, сам начал расспрашивать о правах человека в Советском Союзе, чем вызвал наши снисходительные ухмылочки. Вот и начались те самые провокационные буржуазные выступления, о которых вежливо, но очень настойчиво предупреждал молодой, в хорошо сидящем модном синем костюме с тонюсенькими, будто приклеенными усиками, куратор, как нам его таинственным тоном многозначительно представил замдекана, делая бровями, глазами, губами и даже ушами какие-то глубокомысленные знаки.

Идеологический отпор этой двойной сексочеловекоправовой провокации конечно же дала комсорг Светка. Она это, кстати, делала, в отличие от парочки Канэ, чётко артикулируя все губно-зубные, зубно-губные звуки, точно выдавая даже а заднего ряда, в меру грассируя, и безошибочно разделяя фразы на синтагмы и ритмические группы, не забывая про слияния и сцепления даже факультативного порядка. И уже этим, конечно, поставила на место зарвавшихся представителей некогда передовой, во времена революций и Парижской коммуны , но сейчас явно заевшейся антисоветски настроенной нации.

Будьте спокойны, товарищ куратор.

При этом, она заметила скользящие по её тоже очень аппетитным коленкам взгляд почему-то Ивана, которого она за глаза стала звать исключительно Ванечка, но на французский манер, ударяя последний слог и заменяя ч на шVanechka. Впрочем, что это был бы за француз, если бы он не удостоил вниманием такой выдающийся, особенно из-под короткой юбки, предмет гордости всей нашей группы, а может быть и курса. Во время инструктажа даже обычно прилизанные усики куратора встали буквально дыбом, когда Светка, всем своим видом комсомольского вожака подчёркивая исключительно важный идеологический накал момента, слегка повернулась в проход между столами и небрежно забросила ногу на ногу, ещё больше заострив внимание на округлённости своего девичьего состояния. Надо отдать должное профессиональной выдержке молодого представителя известного комитета, ничем, кроме усиков, которые, видимо, подчинялись напрямую естественным инстинктам, он никак больше не отреагировал на сигналы, может быть не до конца осознающей силу своей женской привлекательности, восемнадцатилетней девочки.

Итак, заметив, что француз таки клюнул, Светка выпрямилась, и даже немного прогнулась вперёд, чтобы лысоватый, хоть и симпатичный провокатор смог также оценить две её тугие, несмотря на третий размер, выпуклости, в чём ей несомненно уступала длинноногая, но плоскогрудая Изабель.

Призрак Франции бродил по коридорам нашего отделения, будоража воображение, и иногда принимая довольно конкретные формы собеседования у молодого, очень филосовски подкованного декана, который высматривая что-то, по-видимому, архисекретоносное в слегка приоткрытой красной папочке, и, косясь на синеющий в угловой полутьме дивана силуэт, у которого даже через спину проглядывали знаменитые усики, спрашивал усталым голосом не раз бывавшего там человека о том, что если вдруг, дескать, так сказать, хотя никто ничего не гарантирует, но всё-таки, тогда как же я к этому отнесусь, хотя всё в жизни относительно, и вообще.

За 17 лет я оформлял документы 13 раз. Это стало чем-то вроде хобби и спортивным ориентированием с идеологическо-идиотическим уклоном, и проходило всегда примерно по одному сценарию. Сначала надо было приготовить свою автобиографию и другие бесчисленные бумаги с такой ювелирной точностью, чтобы они, ничем особенно не выделяясь, с другой стороны, отражали бы факты всё-таки моей собственной жизни. Каждый печатный знак, и даже каждый пробел того, что почему-то называлось автобиографией, буквально под микроскопом рассматривались начальником отдела кадров, молодой, довольно симпатичной женщиной, которая в этот момент превращалась в какое-то вампирообразное животное, вынюхивающее, где же ещё течёт живая кровь в итак уже безжизненных венах и артериях того, что должно было бы отражать живое существо, каким я себя ощущал вне сгущённой подозрительности этого кабинета. Затем эти бумажки, с уже, казалось бы абсолютно нивелированным содержанием, отправлялись в далёкий путь по комсомольским комитетам, парткомам, райкомам, горкомам, обкомам, дай бог не забыть о каком-нибудь ещё коме, где несмотря на вычищенную, вылизанную, унифицированную и дезинфецированную суть этих документов, всё-таки отыскивались особо живучие микробы, не позволяющие доверить мне высокую миссию представлять великий советский народ в том самом шестиугольнике, тщательно и с любовью выводимом мелом Изабель Канэ. Я бы даже отдалённо не смог очертить контуры своей не менее любимой страны. Может быть в этом всё и дело. А может быть дело в басне.

Однажды на первом курсе я принял участие в межвузовском конкурсе «Алло, мы ищем таланты». Почему-то я не проходил через сито группового, курсового, факультетского и институтского отбора. Возможно, этому поспособствовало благосклонное отношение к моим стишкам, пародиям и всему, с чем мне приходилось выступать на различных концертах, праздниках и КВНах.

Ректор, Николай Павлович Карпов, личностью был незаурядной. Он, молодым человеком, добровольцем поехал воевать в Испанию, вернулся без ноги, но до конца жизни влюблённым в Испанию, испанцев и испанский язык. Николай Павлович приезжал в спортивный лагерь института, где у него не было ни своего домика, ни даже своей палатки. Приезжая в лагерь, он проводил время на вёсельной лодке с удочкой , или в столовой, беседуя со студентами, попивая с ними компот, угощая их сушками, показывая им карточные и другие фокусы, и развлекая безобидными, в основном, лингвистическими анекдотами :

Бежит мышка, а за мышкой кошка. Мышка юрк в норку и затихла. Кошка сидит возле норки и мяукает. Мышка никак не реагирует. Тогда кошка вдруг залаяла. Мышка думает, ну если там собака, то кошки, значит, нет. Высовывает мордочку. Кошка мышку цап-царап и думает : «Всё-таки полезно владеть хоть одним иностранным языком».

Впервые он отметил меня, когда я из этого его любимого анекдота на одном из КВНов сделал маленький спектакль минут на 5-6. Потом, долго ещё, встречая меня в коридоре, или на лагерных тропинках, Николай Павлович издалека останавливал меня характерным жестом руки и кричал по-испански : «El altoEl altoComo esto? (Стоп! Стоп! Как это?»), и, припадая на не очень качественный протез, изображал походку кого-то из персонаей моего представления, и уже поравнявшись со мной говорил : « Бедная мышка! Ну почему она не говорила по-испански?», или что-то подобное.

Вечером в лагере он забирался в первую попавшеюся пустую палатку, и засыпал в видавшем виды, конечно же испанского производства спальнике. Вот такой советский номенклатурный чиновник.

И вот я поехал в Политехнический институт, на сцене которого и проходил заключительный этап этого конкурса. Моё произведение называлась просто :«Басня.»

 

Осёл решил пойти учиться,

Ему совет дала Волчица:

- Пойди, мол, Ося, в институт.

Тебя научат, развлекут,

Вручат диплом, а может стать –

Удастся и учёным стать.

 

Осёл решил пойти в ИНЯЗ,

Что подходил ему как раз.

Во-первых, был он по пути,

Лишь только за угол зайти.

Немаловажно было также,

Что видел сон Осёл однажды.

Приснилась нашему Ослу,

Что он посол у кенгуру,

Обут, одет по высшей моде,

И популярен он в народе.

Ну, в общем, стал Осёл учиться.

Вновь помогла ему Волчица,

Её супруг, профессор Волк

Знал в связях и знакомствах толк.

 

Ослу сначала было трудно,

Ведь каждый день, как в школе нудно

Учить уроки, и притом,

Всё с кенгуринным языком.

 

Затем наш Ося приуспел,

К зиме он всё узнать успел,

Ему сумели втолковать,

Как можно за рубеж слетать.

Тут развернулся наш герой,

Стал за отечество горой,

Себя в профком продвинул он,

Избрал с деканом нужный тон.

Стал выступать он на собраньях,

Незаменим стал в заседаньях,

Был избран также в студсовет,

На нём сошёлся клином свет.

На лекции ходить не стал,

Учить уроки перестал,

Не то, чтоб очень уж устал,

Ну, просто, времени не стало.

Никто его не упрекал,

Чтя чувств общественных накал.

 

Осёл закончил курс науки,

И получил диплом на руки.

У Кенгуру он побывал,

Теперь лишь назначенья ждал.

И вот пришло распределенье:

Всем на село, за исключеньем,

Конечно, нашего Осла,

Осла Ословича Ослова
Любимца, денди, острослова.

Хотя он в знаньях очень слаб,

Зато в своих он выступленьях

Так может здорово сказать,

И отстающих бичевать,

И заграницу поклевать,

Цитатой нужной помахать,

Что сами знания его

Не могут уж иметь значенья.

 

Морали в басне не ищите,

Коль жалко время вам терять,

Пока вы будете искать,

Ослы всё будут выступать.

 

Осла назначили деканом,

И посадили в кабинет.

Ему в помощники Барана,

Прислал научный зверсовет.

Осёл, придя в себя немного,

Надев пиджак от осьминога,

Рубашку раковых морей

И запонки под цвет бровей,

Собрал к себе весь деканат,

Прошёл вперёд, потом назад,

И, заложив за спину руки,

Он говорил от Аз до Буки.

Конечно, начал с сионизма,

Пособника капитализма,

Прошёлся он и по друзьям,

Фиделю, Тито, Чеушеску.

Досталось вере и попам,

И Римскому отдельно Папе,

Указкою в мохнатой лапе

На карте точкой отмечал,

А над столом портрет молчал.

Отметив новые успехи

В строительстве жилых домов,

Посетовал и на прорехи

В надоях северных коров.

Затронул всуе план учёбы,

А мебель старую на слом,

Успехам не мешала чтобы,

А кончил он собой, Ослом.

  • Ослы не очень, чтобы в моде,

Непопулярны мы в народе.

Я долго думал над причиной,

А дело всё в ушах ослиных.

Чем уши больше, тем умней,

Ну, а короче, то глупей.

Завидуют мне все, Ослу,

Профессор Волк, студентка Белка,

Завкафедрой Коза и муж доцент Козёл.

Лишь ректор Слон завидовать не должен,

Вот уши у кого, и потому – умён.

И чтоб неравенство такое уничтожить,

Я предлогаю уши отрастить,

Или приклеить, иль пришить
Всем, кто желает умным быть.

Назавтра все на факультете,

Кто под началом у Осла,

Пришли в ослином облаченье

С ушей до кончиков хвоста.

 

Несмотря на смех в зале и громкие аплодисменты, моё немного корявое произведение никак не отметили. Через несколько дней, встретив меня в столовой института, ректор хотел мне что-то сказать, но потом махнул рукой и с грустным «Ничего, ничего» хромая как-то особенно сильно, пошёл относить грязную посуду. Больше он никогда не выделял меня, и не цитировал сцены из моего спектакля. После этого перед каждым моим выступлениям меня просили показать весь текст, того, что я собирался произнести. Правда, никогда ничего не запрещали. Через много лет на похоронах Карпова, его жена сказала мне : «Вы знаете? Николай Павлович Вас всегда защищал. Он был очень добрый, а вот у него самого защитников было мало.» Дорогой Николай Павлович! Вот такой чиновник из советской номенклатуры.

У меня было ещё несколько грехоподобных обстоятельств : я был евреем, впрочем остаюсь им и сейчас :

 

Я чувствую себя евреем

Евреем старопамятных времён

Мой папа искушён был змеем

А в маму и до змея был влюблён

Я не ношу ни кипы и ни пейсов

Но кровь моя мне не даёт покоя

Мне из Египта машет моя доля

Изгоем я не чувствую себя

Но странником бродягой пилигримом

Скитальцем чувств и рыцарем надежд

Я не хочу чудес Иерусалима

Все чудеса в единственной улыбке.

 

Кроме того, я был дважды женат, и со своим сыном говорил только по-французски.

Mon cher fiston

Ma vie est vide

Malheureusement

J'espère ce n'est

Qu'un petit moment

Mais aujourd'hui

Ma vie est vide

Evidemment

Et sans reserve

Je traine mon corps

Je dors je mange

Même parfois

Je parle j'écris

Peut-être donc

C'est pas moi

Qui parle qui fait

Un grand éffort

Pour exister

Ma vie est vide

Les nuits sont pleines

Des rêves stupides

Les jours sont longs

Interminables et…

Toujours les mêmes

Et sans issue

Probablement

Mon cher Fiston

C'est une façon

De s'éloigner

Se réposer

Trouver une porte

Pour pénétrer

Dans cette espace

Qui porte bonheur

Libération

Eclaire les jours

Et sauve les nuits

Et fait survivre

Vivre vivre

Apporte amour

Si vrai si court

Quand il est vrai

Revient la vie

Qui est jolie

Jolie et belle

Mais pas toujours

Mon cher Fiston

Et c'est seulement

A toi mon petit

Que j'ose verser

Tout ce que j'ai

Dans les profonds

Les plus profonds

Du cœur

Pratiquement toujours fermé

Et voilà

 

Ton père désespéré

Mais ça arrive...

 

 

А 24 фотографии должны были соответствовать жёсткому стандарту: 30 х 40 миллиметров, именно миллиметров, потому что достаточно было белому полю оказаться чуть меньше или больше, как фотографу, а он был один на весь город, которому была высочайше дозволена эта государственной важности процедура, приходилось снова и снова выставлять перпендикуляр моей, видимо, не очень геометрической головы, по отношению к ещё менее параллельным плечам, не говоря уже о совершенно разномерных глазах, да ещё над полулегально изгибающимся носом. Ну как такого пускать в Европу?

Зато за эти 17 лет накопилось столько доказательств моей неперпендикулярности, что дочка долго играла в магазин со своими подружками, используя эти улики, как эквивалент ценности куколок, лопаток и бесконечных разноцветных пуговиц, всего того, что проходило у неё под термином «Драгоценства».

Париж оказался грязным, того и гляди, наступишь на собачьи отметки, если не вовремя подымешь голову, чтобы уточнить кому же всё-таки благодарна Франция надписью на знаменитом Пантеоне.

Париж зимой оказался серым с низким вечно моросящим небом, и, не дай бог случайно выпавшим слякотным снежком.

 

Где-то кто-то рычажок дёрнул,

И завёл движок.

Мерзопакостный снежок

Топчет рванный сапожок.

Не упасть бы, как мешок,

С чем мешок,

Не так уж важно.

Важно, чтобы не упасть,

Вот напасть.

 

Париж оказался весь, начиная с аэропорта Шарль де Голь Этуаль, пропитан сладковатыми духами. Сначала это было забавно, но со временем я старался подальше обходить те кварталы , и даже не пользоваться станциями метро, где можно было купить дешёвые товары, соответственно дешёвые духи. Одним из таких самых известных и посещаемых торговых центров является сеть магазинов «ТАТИ», (не путать с именем одного из самых известных французских кинематографов, которого от рождения звали Яков Татищев.) Приближение к магазину «ТАТИ» можно определить за несколько кварталов и парочку станций метро по ярким, многоцветно безвкусным, прямо кричащем о том, что там было завёрнуто бумажным обёрткам и целлофановым пакетам. А уже на походах и у выходов самих торговых площадей иногда нужно действительно пробираться сквозь груду этого мусора. Эти магазины поддерживают низкие цены за счёт огромного оборота, и доходы владельцев несравнимо больше, чем уже на другом качественном уровне знаменитых Галери Лафайет или магазинов на улице Риволи и Елисейских Полях.

Елисейские поля

Не засеяны, но сжаты

Нет там места для меня

Елисейские поля

Все рекламами зажаты

Елисейские коровы

Королём искорены

 

Голова Антуаннеты

 

Париж оказался маленьким, насквозь его можно было пройти за 3 часа, а на скоростном то ли метро, то ли зарывшимся под городом пригородным поездом, за 2 остановки минут так за 10-15. И это столица Франции?

Когда в поисках

улицы «Послеобеденного отдыха на южном побережье» парижанина спрашиваешь:

  • Извините, пожалуйста, Вы ориентируетесь в этом квартале?

  • Да, пожалуй. Смотря что Вы ищите?

Услышав название улицы, он, доброжелательно рассматривает вас, пытаясь определить, насколько вы спортивно подготовлены, чтобы действительно добраться до искомого места:

  • Да, но это далеко. Вам лучше сесть на метро и проехать две остановки на север. Там всего один выход как раз в направлении улицы, которая вас интересует. Пройдёте два светофора, а там уже не так далеко. Видите, вон там под рекламой, возле садика, где дети бегают наперегонки? Это тот самый дом.

 

Париж образца середины 80х годов оказался блестящим, настоящей культурной столицей мира, с тонковкусной кое -где ещё сохранившейся старинной внешностью, гармонично переходящей через современность в завтрашний день.

Париж оказался уютным городом днём, на скамейке в Люксембургском саду, и в прохладе знаменитого Собора.

Вечером на подступах к Латинскому кварталу с туристическими узенькими, залитыми светом от бесчисленных ресторанов улочками, на площади перед Центром Помпиду со шпагоглатателями, латиноамериканскими менестрелями и бесконечными дискуссиями о боге, американском либерализме, о каком-то страшном интернете, который упразднит почту, телеграф, телефон, а главное, минитель, гордость французов, единственный в мире прообраз интернета. И тысячи людей снова окажутся на улице. И о проблеме алжирских рабочих, когда-то отстроивших послевоенную Францию, а теперь ставшими никому не нужными эмигрантами.

Ночью, на пустынных узких улочках, изогнутых так витиевато, что, нырнув в ранее не исследованную артерию, может быть вену, или даже капилляр самостийной организации средневековой кровеносной системы обеспечения доступа к собственному жилищу, и пробравшись сквозь баррикады пустых картонных коробок, уже давно ничего путного не пишущих, и, наконец, после долгих сомнений и пререканий, вырваных из сердца пишущих машинок, вы выплываете на сверкающий автомобильными отблесками от многочисленных кафе и бистро, поверхность одного из парижских бульваров, но совершенно в обратном направлении того, куда вы собственно направлялись.

Кстати о бистро. Среди французов, пытающихся говорить по-русски, и, достигающих обратного эффекта, но с меньшими жертвами, россиян, бытует красивая легенда о том, что слово это вошло в обиход со времён славно-беславной войны 1812 года, когда русские вечно куда-то спешащие солдаты, особенно если речь касается выпивки, забегая с видом победителей в кафе, щёлкали себя по горлу и приказывали этим побеждённым лягушатникам: «Быстро! Быстро!»

В ответ на что, парижские гарсоны, гордо носящие свои длинющие фартуки, почему-то всегда идеально чистые, как будто каждый раз, забегая за стойку, они незаметно переодевают это накрахмаленное, длинно-белое профессиональное противокрошечное приспособление, в ответ на эти призывы начинали как всегда элегантно и степенно переворачивать или заменять скатёрку, освобождать пепельницу и, делая вид, что не понимают выразительных жестов, пронзительных интонаций и горящих жадным огнём глаз этих, по какой-то немысленной военной логике оказавшихся на Елиссейских полях варваров-казаков.

И это слово, призывающее к скорому обслуживанию, и, в основном, по линии пропустить бокал-другой вина, «принять удар», как изящно выражаются французы, по мнению части русско-французского общественного мнения, и дало название парижским забегаловкам BISTRO.

Но, возможно, дело было несколько иначе. Само слово BISTRO, по толкованию академического энциклопедического словаря РОБЕР, этимологически может происходить от BISTOUILLE (конец 19 в.), что означает плохой спирт, кофе, смешанный с алкоголем, наполненный до краёв бокал. Но словарь допускает возможность происхождения от русского корня, правда даёт приблизительную дату вхождения в норму 1884 год, что не очень соотносится со временем единственного в истории наших стран военного противостояния. Но легенда красивая, а что нам важнее, истина или легенда. Наверное, скорее второе, тем более, когда легенда вполне правдоподобна, изящна, и вписывается в наши стереотипные представления о других и, часто, и о себе.

А русские, приезжающие в Париж с конца 19 века, даже не сомневались, что за столиком в кабаке с таким русским названием они могут заказывать водочки, даже не интересуясь, есть ли она в наличии. И очень удивлялись, когда таковой не оказывалось. Как это, в нашем русско-французском бистро, и без водки?!

 

Париж оказался политически напряжённым, независимым и, ориентированным на защиту свободы, как таковой, и готовый, как современники Делакруа, снова выйти на баррикады.

Достаточно в недрах парламентско-министерских кабинетов начать подготовку принятия закона об ограничении прав сексуальных меньшинств, или десоциализации школьного образования, или американизации культурной жизни в виде строительства Диснейленда под Парижем, как тотчас город ощетинивался, мобилизуя свою интеллектуальную элиту на защиту самобытности, социальных прав малообеспеченной части населения и разнообразных меньшинств.

Парижане оказались обычными людьми, со своими маленькими праздниками и немалыми проблемами в каждодневной жизни, со своими надеждами, страхами и стереотипами.

Один мой продвинутый давнишний знакомый, любитель шуток и неоднозначных розыгрышей, попросил меня сходить с ним в гости к старой одинокой женщине, за которой он присматривал, так как, хотя у неё и было немало родственников, но никому особенно она была не нужна. Парижские старые одинокие женщины это вообще отдельный разговор. По статистике женщины во Франции живут лет на 10 дольше мужчин. Ну, во-первых женщины везде живут дольше, немаловажно также, что вино на печень мужчин отрицательно воздействует сильнее, тем более, что мужчины потребляют этот напиток от зелёного змия всё-таки побольше. И, как мне говорил один мой молдавский друг, Георгий Феодосьевич Богач, который когда-то приехал в Иркутск вслед за «телегой книг» духовного наставника Пушкина, которого сослали в Сибирь во времена декабристов, а также добавлял Богач, вслед за своей молодой женой «чтобы эти изверги не доставали Инну», и, подумав, заканчивал : « Хотя не надо ставить телегу впереди женщины», настоящее вино истинно полезно на свежем воздухе, в горах, в моей родной молдавской деревне. Георгий Феодосьевич, имя которого ещё с 50 десятых годов укоренилось во многих энциклопедиях Европы, как философо-лингвистического исследователя наследия Пушкина, лубил заниматься своими исследованиями, лёжа на животе на неказистой кушеточке и попивая красное болгарское «Каберне» за отсутствием родного молдавского. Но иногда знакомые молдавские лётчики привозили ему настоящее белое в трёхлитровых банках. Вино приобретает особое качество, когда виноград осенью топчут изящные девичьи незамужние ножки, и посмотреть на это чудо собираются парни со всей округи чтобы заодно и жену себе подыскать. А девушки, чтобы показать, кто из вожделенно глазеющих женихов им больше по душе, повыше поднимают юбки, оказываясь перед своим возможным избранником.

Когда случалась такая оказия, Георгий Феодосьевич собирал несколько любителей порассуждать за бокалом топтаного действительно очень вкусного, в меру пьянящего деревенского напитка в течение ночи и о вине, о котором Богач, казалось, знал всё, и даже чуть-чуть больше, и о Пушкине, и о древних языках и о вкуснейшем фирменном гювеч, на который хлебосольный хозяин был большой мастак. Интересно, что на утро, несмотря на бессонную ночь, и на изрядно выпитое, голова была чистой и свежей.

Ещё пару фактов о Богаче исследователе и просветителе.

В течение многих лет Георгий Феодосьевич писал книгу о Рисунках Пушкина молдавского периода. Это были рисунки на рукописных полях, где фигурировали как персонажи, так и их реальные прототипы, а также друзья, знакомые и недруги поэта. На момент выхода книги Богача «Далече северной столицы» за всё время исследований было расшифровано около 100 портретов. Богач, используя новейшие достижения криминалистики, сделал свой вклад в пушкинистику, добавив ещё 80 расшифрованных портретных рисунков.

 

Париж оказался театрально наполненным городом, где каждый вечер открывались двери 150 больших и маленьких театров. В основном маленьких на 100-150 зрителей. Среди небольших театров особое место занимает Театр де ла Юшетт, который иногда называют сценой Ионеско, так как с 1957 года в зале, вмещающем 85 зрителей практически ежедневно по сей день идут 2 спектакля по самым известным пьесам драматурга «Лысая певица» и «Урок». За это время эти две пьесы выдержали больше 20 постановок, их посмотрело несколько миллионов зрителей. Я много раз видел эти спектакли, так как водил туда своих гостей из России, учеников Лицея Людовика Великого, где я работал, своих немецких, испанских, американских и парижских друзей, удивительная вещь: в спектаклях, которые шли практически ежедневно, и играли одни и те же актёры, не было никакой внешней импровизации, я уже не говорю о какой-то «отсебятины», но даже для меня и в пятый и шестой раз спектакли были, как новоиспечённые блины, как будто только что со сковородки. В этом есть, кстати говоря принципиальное отличие французского театра от русского. Если в русском театре могут быть взлёты и провальные спектакли, то во французских спектаклей не может быть ни того ни другого. В 1984 году парижский театр ТЕАМЮ привёз в Советский союз спектакль по истории Комеди Франсёз под названием «Патрон по имени Мольер». Спектакль был показан в московском театре на Таганке и на сцене иркутского ТЮЗа. Участников спектакля конечно пригласили на иркутское телевидение. Когда после долгих разговоров дело дошло до записи отрывков из спектакля, один из актёров , Рене Камуэн, один из совладельцев Комеди Франсэз, спросил у звукорежиссёра насколько мощная аппаратура, так как он будет в одном из выбранных эпизодов очень громко кричать, а помещение маленькое. Его заверили, что техника у них надёжная. Но техника не выдержала, пришлось переходить в другое более просторное помещение, обматывать микрофон какой то специальной плёнкой, и сконфуженный Рене после записи сказал мне, что он это предчувствовал, и пытался кричать потише, но у него всё выверено до мельчайших нюансов, и он всегда проходит «дорогу своей роли» от «а» до «я», и уже чисто физиологически не может свернуть с этой дороги. И грустно добавил: «даже если меня разбудят ночью, и заставят играть сделанную роль, я буду это делать точно также, как на сцене перед публикой и под мощным светом прожекторов. Я знаю, что по системе Станиславского, актёр должен существовать в зависимости от реальных обстоятельств. Мы же полностью зависим от одного обстоятельства: зрительских денег. И мы не можем себе позволить хоть на капельку отходить от раз и навсегда выбранной и забетонированной дороги.» Впоследствии у Станиславского я прочитал об этом отличии школ русского и французского театров. когда он пригласил известного французского режиссёра, и на генеральной репетиции было много явных актёрских провалов там, где раньше их не было, француз был в отчаянии и готов был отменить премьеру. Станиславский как мог успокаивал его, но только после того, как последний раз упал занавес, и зал взорвался аплодисментами, французский режиссёр понял, о чём его предупреждал Константин Сергеевич, говоря о возможных взлётах и падениях «живого» спектакля . Наверное в этом тоже есть феномен «русского психологического театра», когда психологические подтекст и контекст распространяется не только на проживание актёром жизни своего персонажа на сцене, но и на всё, что происходит в собственной жизни актёра, его личных отношениях с другими участниками спектакля, и это другая сторона существования актёра, как триединого целого уже по определению Михаила Чехова, личность-актёр-персонаж в «предложенных обстоятельствах Станиславского.»

И это связано с различием национальных менталитетов: русского и французского, или шире: славянского и западноевропейского. Широта, размах и, как следствие, нестабильность, а также коллективизм и идеализм с одной стороны. И практицизм, рационализм и индивидуализм, с другой.

Возвращаясь к гастролям ТЕАМЮ на сцене иркутского ТЮЗа. За пол часа до начала спектакля отказала основная колонка. И автор этого спектакля, изящная Надин Одубер, драматург и специалист по истории Комеди Франсэз села на пол посреди сцены и, заливаясь слезами, твердила: «Всё кончено, без хорошего звука не будет спектакля, всё кончено.» Приехавший вместе с труппой первый секретарь посольства Франции Филипп де Сюремэн попросил своего помощника принести бутылку шампанского, которое в большом количестве привезли с собой парижане, и, налив волшебный напиток себе и рыдающей известной французской писательнице, пытался заставить её выпить искристую порцию знаменитого национального успокоительного. Кто-то из чувствительных тюзовских женщин присела рядом с Надин, обняла её , и принялась успокаивать, солидарно присоединяя свои сибирские слёзы к горестным потокам парижанки. Когда минут через 15 Надин пришла в себя, и, решительно поднявшись с пола, допила живительную влагу и объявила: спектакль надо отменять и перенести на завтра или послезавтра, Филипп де Сюремэн сказал ей чуть-чуть дрожащим голосом: «Ты не поверишь, но олни куда-то съездили и поставили новую работающую колонку!» С эими словами он долил в свой стакан шампанского, и выпил с таким победоносным видом, как будто в этом была и его заслуга.

Потом ещё долго во время застолий у хлебосольной Надин кто-нибудь из участников этого спектакля ехидно спрашивал у хозяйки: « Ну что,нНа этот раз у тебя шампанское не такое солёное, как на сцене в Иркутске?» Или : «Надин, теперь ты понимаешь, почему русские в конце концов победили Наполеона?» Наивная женщина, не чувствуя подвоха, пыталась припомнить не самые лучшие страницы русско-французских отношений, начинала медленно формулировать: « Ну, во-первых было очень холодно…» «Ну что ты, главная причина в том, что русские за 15 минут могут г где-то найти, привести и заменить основную колонку на сцене ТЮЗа.» И главный специалист по истории Комеди Франсэз не только не обижалась на эти дружеские подколки, но с удовольствием включалась в подобные игры. И заканчивала всегда одной и той же фразой: «Да, конечно, у нас бы на это ушла целая неделя.»

Через 7 лет Надин привезла в Иркутск и Красноярск свой новый спектакль: «Вперёд, дети комедии, поставленный по собственной пьесе об участии парижских актёров в Великой Французской Революции.» И во время подготовки гастролей в каждом сообщении она спрашивала: «Всё ли в порядке с колонками?»

Вернёмся к основным принципам системы Станиславского. Кто-то насчитывает 7 главных принципов, кто-то 5, как, например, Борис Евгеньевич Захава:

- жизненная правда

- сверхзадача

- активное действие, нельзя играть надо быть

- ничего искусственного, ничего механического в творчестве

- драматург первичен, актёр вторичен, не себя в образе должен любить актёр, а образ в себе.

То есть, переводя на общечеловеческие принципы, можно говорить о русском менталитете:

- правда настоящая, а не «политкорректность»

- идеалы, к которым нужно стремиться

- активная жизненная позиция, а не игра в неё, коллективизм

- как можно больше человеческого в отношениях, коллективизм

- человек встроен в общество, не как винтик, но и не как законченный индивидуалист.

 

В отличии от русского театра ХХ века во французском театре нет такой мощной фигуры, как Константин Сергеевия Станиславский, о ком можно было бы сказать: его принципы являются базовыми для определения основ подготовки актёров, репетиций и сценического действия. Наверно в этом тоже можно увидеть индивидуализм французов и коллективизм россиян. Причём Станиславский уточнял, что выдающемуся актёру, которому природа уже и так всё дала, не нужно никакой специальной системы, чтобы существовать на сцене естественно, адекватно образу своего персонажа , и в соответствии с предложенными обстоятельствами.

 

Пожалуй, самым мощным теоретиком французского театра ХХ века является Антонен Арто со своим «Театром и его двойником», где он описывает принципы существования актёра на сцене. Не случайно положения «театра жестокости» Арто взяли на вооружение такте теоретики и практики театра второй половины ХХ века, как Ежи Гротовский и Питер Брук. В середине 80х годов мне удалось побеседовать с Питером Бруком после того, как я посмотрел его знаменитый спектакль: «Махабхарата» по сценарию древнеиндийского эпоса, ставший современной классикой театрального искусства. Питер Брук сказал, что он не считает себя теоретиком, так как он через постановку спектаклей пытается осмыслить то, о чём писал Арто, который заложил основы современного европейского театра. Сам же Арто поставил 4 спектакля, и все 4 по мнению критиков и реакции зрителей были абсолютно провальные. Его талант заключался в подачи идеи в её абсолютном виде, и задолго до того, как направление этой идеи подхватят другие для успешной реализации собственного представления о том, что такое театр.

А Станиславский для французских актёров и режиссёров является одним из мифов загадочной русской души. Хотя французы говорят «славянская душа», но подразумевают скорее Россию, чем остальные страны славянского мира.

Однажды в парижском метро рядом со мной оказался молодой человек, который внимательно наблюдал, как я разворачиваю и читаю «Литературную газету». Через некоторое время он нерешительно поинтересовался:

- Вы русский?

- Да, я из России.

- А Вы можете мне объяснить, что такое система Станиславского?

И заметив мой удивлённый взгляд, пояснил:

- Дело в том, что я студент театральной консерватории, и мы сейчас ставим спектакль по рассказам Антона Чехова, и нам режиссёр много говорил о Станиславском и его методе, и я сам прочитал его книгу «Моя жизнь в искусстве», и, когда читаешь, вроде всё понятно, но как всё это применить на сцене?

Я ничего вразумительного не смог ответить Станиславу, французу польского происхождения, по странному стечению обстоятельств, носившему такое имя,тем более, что в то время, кроме самых известных высказываний Константина Сергеевича, я и сам ничего о системе не знал.

Мы подружились со Станиславом, и я посмотрел тот самый спектакль, в котором участвовал мой новый друг. Все без исключения Чеховские персонажи были в валенках, ушанках и телогрейках, причём на мужчинах телогрейки были чёрные с большой красной звездой на спине, а женщины в ярко красных без каких-либо нашивок.

Все персонажи время от времени, независимо от сюжета и произносимых фраз, выпивали по стопке, и затем с криком «давай-давай» разбивали стаканчики о пол с таким азартом, что осколки долетали до зрителей, которым приходилось уворачиваться от этих театральных снарядов.

Станиславу явно было очень неудобно передо мной. После спектакля он познакомил нас со своим педагогом и режиссёром этого действия «а ля Станиславский, а ля рюсс» и мы пошли выпить по стаканчику в ближайшее кафе. Станислав очень интересно рассуждал о том, что во время действия он наконец понял, что такое «предлагаемые обстоятельства» по Станиславскому.

- Во время спектакля я всё время думал о том, как ты воспринимаешь наши стереотипы о русских. И это было совсем другое, чем мои ощущения в твоё отсутствие. То есть изменились предложенные мне обстоятельства.

По окончанию консерватории Станислав уехал в Ленинград, где упорно пытался понять русскую жизнь, русский менталитет и русскую душу. Ещё во время нашей первой встречи в метро единственное, что я мог ему посоветовать, это попытаться изучить всё это, чтобы может быть понять систему Станиславского. Сначала мы с ним переписывались, но через несколько лет наши контакты прекратились, а было бы интересно узнать, до чего докопался этот умный и одарённый человек.

В связи с этой историей мне кажется показательна другая, связанная уже с английским поэтом Роем Садлером. Речь пойдёт о понимании иноязычных, а точнее иноцивилизационных анегдотов.

Рой Садлер был участником Культурного Каравана, который задумали и осуществили молодые антропософы из Берлина. Сначала был ИДРИАРТ (Культура через Искусство), течение, организованное Михой Погачником, скрипачём из Словении, который в конце 80х годов с группой музыкантов единомышленников разъезжал по разным странам, в том числе и советскому Союзу. Доехал он и до Иркутска и Байкала. Ехал он на поезде и на каждой крупной станции играл классическую музыку прямо на вокзале. В результате его пребывания в Иркутске, им была выдвинута идея организации специального поезда, который останавливался бы в разных городах от Москвы до Улан-Батора. Такой поезд был организован, и 350 человек, среди которых были активные участники и зрители, которые собственно и оплатили это действо, отправился рельсовым караваном через Россию в Монголию. В Иркутске в течение 4х дней и ночей было организовано 30 семинаров на различные темы. От принципов эйфонического двухголосного пения до третьего пути в экономике и принципов функционирования Вальдорфской школы со времён Рудольфа Штайнера и по сегодняшний день. Приезжие и местные жители могли увидеть 24 концертов и спектакля. Всего в Караване были представлены около 30 стран со всех континентов. Было немало художников, писателей и поэтов.

Одним из них был лондонский поэт Рой Садлер. Невысокий, стройный, с разлетающимися во все стороны седыми волосами, он был просто воплощением неземного существа, связанного напрямую с ночным светилом. Все приехавшие участники Каравана были размещены по частным квартирам. Рой жил недалеко от моего дома, в самом центре Иркутска. Одной не очень тёмной ночью я возвращался домой после заседания оргкомитета Каравана. На одной из освещаемой только луной маленьких улочек, застроенных только одноэтажными деревянными домами я увидел белого ангела, летевшего ко мне с какими-то неземными звуками. Я не мог двинуться с места, очарованный этим явлением. Когда ангел приблизился ко мне метров на 10-12, стало понятно, что он поёт на какой-то известный мотив по-английски:

- Я люблю, я люблю, я люблю.

Это был лондонский поэт Рой Садлер собственной персоной. Нет, собственным духом. Он был одет в длиннющую ночную рубашку белого цвета с широкими рукавами. Когда я понял, что это за ангел, и что бессонные ночи Каравана ещё не окончательно свели меня с ума, я увидел, что поэт дрожит от предрассветной прохлады, я предложил ему зайти ко мне, что было намного ближе, чем дом, в котором он жил, чтобы согреться чаем и надеть что-нибудь поверх ночнушки. Рой только тут осознал в каком он виде, затрясся ещё больше, и с удовольствием согласился. Но сначала предложил мне послушать свои стихи, написанные на нескольких листочках бумаги, которые возникли вдруг из широкого рукава, как лебеди в известной сказке. Качество стихов мне было трудно определить, но вголосе Роя звучало столько возвышенных чувств, что я на какое-то время заслушался. Прочитывая листочек, Рой передавал их мне, и мне показалось, что в нескольких местах ряд слов перечёркнуто. Исправленными оказались женские имена: Ольга, Виктория, Екатерина. Последней, не зачёркнутой была Лариса. Заметив моё внимание к этому, Рой прокомментировал:

- Ольга-Москва, Виктория-Вятка, Екатерина-Новоссибирск, а Лариса, самая красивая-это Иркутск.

Не удивительно, что этот спустившийся с Луны вечно влюблённый романтик где-то потерял все свои документы и деньги, и вынужден был ещё полгода ждать восстановления своего паспорта через английское консульство в Москве. Хотя слово «вынужден» не совсем уместно, так как он всё это время жил на ферме брата своей возлюбленной в маленьком едва отапливаемом вагончике, который был прямо таки завален тысячами пронзёнными любовью листочками, исписанными каллиграфическим почерком, который видимо был необходим для уравновешивания практически неземного существования полёта этого хрупкого поэтического создания, причём качество того, что исходило из-под его пера не имело никакого значения в его определении, как истинного поэта. И уже на новых листочках жило, звучало, парило лишь одно имя : Лариса! Лариса! Лариса!

Через полгода Рой уехал в Лондон в четырёхэтажный, доставшийся ему по наследству огромный дом, прибежище бездомных художников, поэтов и музыкантов, а также просто людей, которым негде было пристать, или других, которые чувствовали себя очень комфортно в этом богемном центре английской столицы.

Через год к нему перебралась и Лариса со своими двумя детьми. Весь следующий год Лариса посвятила варварскому вмешательству в атмосферу элитного духа свободы, творчества и независимости. Она это делала спокойно и методично, вычищая, отмывая и «облагораживая» дом комната за комнатой, коридор за коридором, лестница за лестницей. И бывшие жители, большинство из которых даже не догадывались кому они были обязаны своему вдохновлённому пристанищу, да и официальный хозяин похоже не очень задумывался над судьбой своего частного владения постепенно переходили в новый тип отношений. Жители, по мере медленного, но неотвратимого варварского наступления на их богемские устои, уходили и растворялись в лондонском воздухе, также, как казавшийся когда-то неотвратимой, но в чём-то и необходимой часть естественного пейзажа, смог над столицей туманного Альбиона. Но Рой как будто бы не замечал изменений в окружающем его бытовом и человеческом пейзаже. Видимо его лунный корабль сел на мель, или был посажен на якорь крепкими женскими руками обладательницы настоящего гранитного сибирского характера.

Закончив с точным определением статуса здания, Лариса занялась на её взгляд совершенно бездумно пустующего газона на лужайке перед домом. И скоро там зашумело разноцветное озерцо из моркови, салата, редиса, укропа и репчатого лука.

Соседи сначала удивлялись такому прагматическому применению травянистого истинно английского достояния от при роды в центре большого города, а затем начали приходить к этой странной русской женщине за советами и консультациями, и через несколько лет уже многие лакомились огородной свежестью со своих небольших участков земли.

 

Итак, анекдоты. Наверное нет больше такого народа, как русские, имея в виду большую Россию, и особенно советский период, где бы вся жизнь была описана в самом народном сегменте творчества. Французы тоже любят поиронизировать иногда над собой, а чаще над бельгийцами, которые во французских анекдотах часто занимают место, отведённое у нас чукчам, милиционерам и военным.

Вот несколько французских примеров:

« Французская семья выдаёт дочку замуж. Во время первой брачной ночи мать говорит мужу: Пойду кА я взгляну, как там у молодых. Пошла, посмотрела через замочную скважин. По возвращении в супружескую спальню взволнованная и немного печальная, сказала на вопросительный взгляд мужа : Ах, Жак, как у них хорошо. У нас давно с тобой так не было. Жак немного подумал и предложил: Ты раздевайся и ложись в кровать, а я на тебя прыгну со шкафа. Утром дочка пришла к маме в больницу. Мама лежала под капельницей, вся в бинтах. Ну, как ты, мама? - Спросила дочка. Я ещё ничего, - ответила мама. Папу до сих пор не нашли.

Ещё один анекдот.

Заседает международный комитет на очень высоко правительственном уровне. Председательствует женщина. Во время важных дискуссий с этой женщиной случается физиологический недосмотр, она громко пукает. Встаёт представитель французской делегации и говорит : Мадам, простите нашу делегацию, это больше не повторится. Через некоторое время снова прокол с задержкой газа у важной мадам. Француз подталкивает рядом сидящего англичанина. Тот встаёт и говорит : Мэм, от всей английской делегации прошу прощения. Будем за собой следить. После третьего случая с мэм настала очередь извиняться немецкой делегации. Встаёт немецкий руководитель и чётко формулирует : Фрау председатель, немецкая делегация всё берёт на себя.

А вот пример «бельгийской» тематики :

- Что нужно сделать, чтобы потопить бельгийскую подводную лодку?

- Достаточно одного водолаза. Он постучит, и кто-нибудь ему откроет.

- А что нужно сделать, чтобы потопить весь бельгийский подводный флот?

- Для этого необходимо объявить в стране «день открытых дверей.»

 

А вот пример классического английского юмора.

- Do you speak, sir, with your wife during the sex ?

- yes, sir. If I have a telephone by hand.

 

И, наконец, швейцарские анекдоты.

Многие швейцарцы, которых я встречал, считают, что у них нет национальных анекдотов. Да и другими они тоже особо не интересуются. И когда я пытался рассказывать им наши анекдоты, то они удивлялись, что мы можем так смеяться над собой. Правда, это касается в основном, немецкоговорящих швейцарцев, в итальянской, и особенно французской частях этой маленькой страны по площади чуть больше озера Байкал, где граждане одной страны говорят не только на четырёх государственных языках, но соответственно этим языкам и географической близости к соответствующим странам, кроме ретороманского языка, который является исконно швейцарским, который в свою очередь состоит из 4х диалектов. И так как я большей частью общался поначалу с немецкими швейцарцами, то был удивлён, когда встретил жительницу города Бьенн, расположенного как раз на границе между французской и немецкой частью Швейцарии, где в школах ученики имеют право говорить на двух языках, а учителя обязаны это делать. В течение нескольких часов мы с Аделаидой Брихтенштейн обменивались анекдотами, причём она мне рассказывала только швейцарские. Вот самый яркий из них:

Два швейцарца проходят через пограничный пункт в Берне. Пограничник берёт документ у первого, сравнивает его лицо с фотографией и медленно читает : «Пассепорто». Затем берёт документ у второго и сличает его лицо с фотографией и медленно читает : «Пассепорто». Возвращает документы владельцам и удивлённо спрашивает : «Вы, что, братья?»

Французы же очень любят русские анекдоты. Ещё во времена Советского союза в Париже вышло два тома советских анекдотов под названием « Попов рассказывает». Большинство из них мне были знакомы. Один из анекдотов из серии « У нас в политбюро», по моему классика жанра очень нравился одному моему парижскому другу, который в каждой новой кампании просил меня представить эту историю, причём я должен был сначала рассказать по-французски, а потом по-русски имитируя речь Леонида Ильича со всеми «вкусными» нюансами его позднего произношения и специфическими звуками зубопротезного происхождения. Иногда мне приходилось это делать на бис. И некоторые из парижских левых интеллектуалов пытались на втором этапе представления тоже прищёлкивая языком и отодвинув кончик языка произносить знакомые им раньше, или тут ухваченные слова и имена «по-брежневски»:

 

Идёт заседание политбюро Коммунистической партии Советского Союза. Выступает генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, председатель президиума Верховного совета Союзв Советских Социалистических Республик, Верховный главнокомандующий вооружёнными силами СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев. Леонид Ильич встаёт с помощью двух поддерживающих его охранников :

- Уважаемые товарищи, у нас в политбюро участились случаи старческого моразма. Например, вчера, когда мы хоронили товарища Пельше… (Останавливается и внимательно оглядывает всех присутствующих на политбюро.) Кстати, где он? ( Секретарю) Выяснить и доложить. Так вот вчера, когда мы его хоронили, и зазвучала музыка, только я догадался пригласить даму на танец.

В конце концов мой друг начал мне подыгрывать, и то помогал мне привстать, то начинал вместе со мной грозно искать куда-то задевавшегося Пельше, то шёл со мной танцевать, напевая гимн Советского Союза.

 

Вернёмся к Рою Садлеру и его пребыванию на ферме у брата его возлюбленной Ларисы. Хозяин фермы, Сергей, очень любил слушать и рассказывать анекдоты. Особенно ему удавались истории про Чапаева. И он начал рассказывать эти бессмертные истории своему будущему английскому родственнику, который действительно изо всех сил пытался понять над чем же смеётся сам Сергей и другие русские. Для того чтобы Рою было понятней, Сергей объяснял ему предлагаемые политико-социальные обстоятельства этих историй. Начал он с октябрьской революции, но чтобы подойти к событиям 1917 года, хронологически спустился к событиям 1905 года, вспомнил о восстании декабристов, о тогм, как Пётр прорубал окно в Европу, об Иване Грозном и.т.д. Последний сюжет, о котором рассказывал Сергей, чтобы в конце концов в очередной раз попытаться заставить Роя засмеяться над отношениями между Василием Ивановичем, Анкой пулемётчицей, Петькой и борьбой за Советскую власть, подошли как раз близкому окончанию гражданской войны на Урале. Уезжая на родину, Рой поблагодарил Сергея за Ларису, и за то, что рассказы исторически подкованного фермера помогли ему лучше менталитет его будущей жены. И он добавил без тени иронии, что надеется когда-нибудь посмеяться над тем, что же прячется за этим загадочным Чапаем и его коллегами, Анкой и Петькой. Но его русский язык благодаря историческим экскурсам заметно улучшился, да и Сергей стал хорошо говорить по-английски.

 

Я чувствую, что пришла пора, снова вернуться к французскому театру.

 

Причём, также, как в общечеловеческих понятиях, в театральной стратегии и тактике Станиславского, в отличие речь не может идти

 

Этическое оправдание лицедейства

 

Другой уникальный парижский театр это Итальянская комедия, единственный итальянский театр во Франции, на небольшой сцене которого, перед сотней зрителей разыгрываются классические сюжеты средневековой Комедии дель арте.

Мне удалось побывать за кулисами этого миниатюрного театра и наблюдать, как специально обученный и несомненно психологически от природы одарённый актёр, наблюдает за наполняющими зал зрителями, отмечая для себя тех, с кем можно будет результативно войти в прямой диалог во время спектакля. И. если таковых он не обнаружит, то он может и отказаться от прямого контакта. Хотя такое случается очень редко. Во время спектакля происходит интересноен преобразование пространства сцены. Сцена очень маленькая и в ширину и в глубину, и когда все актёры впервые оказываются вместе на сцене, кажется, что им должно быть там тесно, и жаль, что сцена такая маленькая. Но постепенно, с развитием спектакля, сцена как будто увеличивается, становится больше воздуха, между персонажами оказывается всё больше и больше пространства, и когда сцена после поклонов и аплодисментов пустеет, она как бы снова «уседает» в размерах, хотя шлейф разыгранных на ней страстей всё ещё витает в воздухе, и пируэты, только что выписанные Арлекино, Панталоне и другими знаменитыми историческими персонажами итальянского уличного средневекового театра гармонично перетекли в сознание современных, отнюдь не средневековых зрителей.

Из более, чем двухсот спектаклей и театров Парижа и его пригородов, в которых мне удалось поучаствовать в качестве зрителя, пожалуй стоит упомянуть ещё о трёх.

Во-первых, это спектакль, который я для себя определил, как «театр атмосферы пространства». Не помню, ни как он назывался, ни в каком театре он был поставлен, ни имя режиссёра. Спектакль был по пьесе по не очень известной пьесе Карло Гольдони. Какая-то венецианская история. Спектакль длился чуть больше 1 часа. Сцена была в полумраке, причём мрака там было намного больше, чем света. Более не менее освещалась только центральная часть сцены, которая представляла собой настоящий венецианский канал со стоящими на приколе гандолами, моторными и вёсельными лодками, мостиками и находящимяси почти в полной темноте венецианскими домиками. Зал был устроен крутым амфитеатром, но тем не менее техникам удалось так пустить искусственный туман, что все зрители, несмотря на большой перепад высоты каждого ряда, сидели, ногами утопая в этом тумане. Время от времени слышались крики чаек, которые как будто то удалялись, то приближались, иногда ныряли за рыбой, и вступали в схватки за отвоёванную в канальной воде пищу. Персонажи жили своей жизнью, перемещались по воде, иногда по мастикам, разговаривали в основном очень тихо когда оказывались в темноте. Казалось, что режиссёр сделал всё, чтобы зритель в течение первой половины спектакля, осматривался, осваивался в этом удивительном пространстве, пытался что-то увидеть и услышать, а потом, освоившись, во второй части спектакля уже не пытаясь ничего получить для головы, в спокойном удовольствии плыл на каком-то судёнышке в тумане по каналу своего представления о жизни.

Затем спектакль, который для меня стал «театром физиологических эффектов». Это был «Король Лир» Уильяма Шекспира. И что было очень важно для большинства из собравшейся парижской публики, спектакль был поставлен по новому переводу Шекспира. И парижские театральные завсегдатаи пришли «вкусить», а затем пообсуждать особенности нового перевода.

Кстати говоря, таких театрально ориентируемых интеллектуалов в Париже не так ужи много. Посещая все значимые премьеры в многомиллионном городе, уже в конце первого года жизни в Париже я стал здороваться со многими из этих любителей театра, так как встречая человека в четвёртый, пятый раз невольно воспринимаешь его, как знакомого, и действительно, появляется близость ч ерез общие интересы..

В день премьеры «Короля Лир» у меня разболелся зуб, но я, взяв с собой болеутоляющие таблетки, всё-таки пошёл на спектакль.

Представление началось с душераздирающих криков за кулисами, и затем на сцену выбросили окровавленного персонажа, который претерпел чудовищные пытки. Причём пролетел он давольно далеко и по-настоящему рухнул на деревянные мостки. Всё это было настолько реалистично, что мой зуб отреагировал приступом боли. В течение первого акта зуб мой, несмотря на принятые анальгетики, не переставал реагировать на происходящие ужасы на сцене. И когда в сцене ослепления Лира на авансцене пикой был пронзён настоящий бычий глаз, и кровь брызнула далеко за пределы рамповой границы сцены, и я, сидя на где-то в первых рядах, ощутил на лице липкие капли настоящей крови, у меня так заболел зуб, и, толи от этой боли, толи от всего происходящего на забрызганном кровью плато, меня сильно затошнило, и я вынужден был бесславно ретироваться с переднего края борьбы за «сверхреалистичный прогресс в театральном искусстве», где не осталось места тому, что я привык понимать под искусством. «Искусство это художественный образ, созданный для художественного воздействия на ощущения человека». Я почему-то уверен, что автор этого спектакля может апеллировать к «театру жестокости» Антонена Арто. У Арто действительно есть высказывания о том, что иногда необходимо немного настоящей крови и жестокости на сцене, но всё это в рамках образного мышления, поэзии и театральной обусловленности. В последствии я обсуждал это со своими приобретёнными театральными друзьями, и они мне сказали, что после первого акта зал на половину опустел, а к концу спектакля осталось совсем немного зрителей. И это очень непривычно для Парижа, где не принято уходить, даже если спектакль вам очень не нравится.

Недавно я вспомнил про эту историю, когда по Евроньюс рубрика «В мире прекрасного» начиналась с сюжета об одном немецком скульпторе, который два года собирал собственные испражнения, сделать из них скульптурный автопортрет. Это произведение «искусства» было упаковано в несколько слоёв толстого стекла, чтобы запахи не раздражали эстетически продвинутых потенциальных покупателей. И я подумал, что надо было, исходя из тенденции, наоборот выставить вот это самое без всякого стекла, чтобы любители наслаждались в полной мере.

 

Однажды мне позвонил Робер Дуано, один из самых известных «фотопевцов» Парижа, как мне его когда-то представил Поль Гримо, с которым меня в свою очередь познакомил Андре Анриш, биограф и друг Жака Превера, благодаря которому у меня дома есть всё, что выходило последние 30 лет о Превере: книги, альбомы, фильмы по его сценариям, и документальные кадры о самом поэте, даже 30 кассет с аудиозаписями его монологов, песен, миниспектаклей, воспоминаниями друзей с текстовыми распечатками на каждой странице которых стояла жирная печать «запрещено к копированию и распространению». Как говорится, «если нельзя, но очень хочется, то можно». Французы это же формулируют немного по другому : «я себе позволяю, и мне наплевать».

Робер Дуано пригласил меня на один из самых знаменитых спектаклей французского театра ХХ века « Ах, эти прекрасные дни!» по пьесе Самуэля БеКкета, одного из корифеев «театра абсурда». Название этой пьесы взято из стихотворения Поля Верлена «Сентиментальный разговор».

 

В старом замёршем парке

Две тени в ночи прошли,

Глаза их и губы без жизни,

Слова их едва слышны.

В старом промёрзшем парке

Два призрака в прошлом своём

Искали те дни и даты,

Где счастливы были вдвоём.

 

- Ты помнишь ли наше счастье?

-За чем вспоминать мне о нём.

-А имя моё как прежде

Живёт ли в сердце твоём?

И снюсь ли тебе по ночам я?

Мечтаешь ли ты обо мне?

- Уж нет.

- Но было ведь наше счастье.

Ах, эти прекрасные дни!

И наши поцелуи…

- Может быть.

- И небо было с нами голубое,

И были мы в надежде долго жить.

- Надежды те исчезли в чёрном небе.

 

И так они шли и шли.

Лишь ночь, да луна и звёзды

беседу их слышать могли.

 

Мы вернёмся ещё к Полю Верлену, чтобы поговорить о художественном переводе поэзии и прозы.

 

До этого я видел только фотографию из спектакля, где из огромной кучи песка была видна женская голова. И я знал, что эта голова принадлежала Мадлен Рено, легенде французского и мирового театра и кинематографа, жене не менее легендарного Жана-Луи Барро, открытого когда-то Превером, впрчем как многие других столпы великого французского кино первой половины ХХ века : Ива Монтана, Жана Габена, Симоны Синёре, Сержа Реджиани, Луи Жувэ. Барро сыграл в фильме Превера и Карне роль мима Батиста. Марсель Марсо когда-то сказал, что этот персонаж положил начало современной пантомимы, перебросив мостик от мимов греческих колонистов в Сицилии и Арлекино к пластическому искусству ХХ века. Барро, считавший себя учеником Арто, почитавший Станиславского, Таирова и Мейерхольда создал в середине 40х годов собственную «Компанию Рено – Барро».

Так вот мы и пошли с Робером Дуано в театр Рено - Барро под названием Рон Пуэн, чтобы, как мне сказал Робер, ещё застать уникальную Мадлен на сцене.

В театр мы пришли за час, и минут 20 посидели за маленьким круглым столиком с хрупкой с 86 летней легендой. Именно посидели, потому что Мадлен на мои робкие попытки узнать что-нибудь интересное о Жаке Превере, с которым она была очень дружна, актриса отвечала : прошлое меня не интересует, я вся в будущем. И только один раз, улыбнувшись какому-то своему воспоминанию, сказала : вот кто меня никогда не воспитывал. Он мне постоянно напоминал говорил : ты старше меня на целых два месяца, значит мудрее. Вот дурачок.

Когда мы попрощались и она старческой походкой пошла готовиться к спектаклю, мудрый старый фотограф, чувствуя в моём недоумённом молчании закономерный вопрос, попытался меня приободрить.

- Не беспокойтесь. Ей нужно только добраться до сцены. А там увидите. Я видел её на премьере, много-много лет назад. Вот тогда она любила покрасоваться перед спектаклем и после.

И я действительно увидел и услышал, и много чего понял в том, что такое Настоящая Актриса.

Через 30 минут в центре сцены из кучи песка видна была только голова актрисы. Нет, это была совсем не та, уставшая от долгой жизни и воспоминаний старушка, а молодая, 30 летняя, полная сил женщина со своими заботами, проблемами и поиском счастья. Она постепенно предмет за предметом опорожняла свою дамскую сумочку, которая оказывается может вместить так много, всю многогранную жизнь.

В о втором акте она уже по пояс показалась из песка и продолжала цепко держать внимание всего зала. Причём зал процентов на 70 состоял из иностранцев, навряд ли понимающих смысл, произносимых персонажем фраз. Когда занавес открылся и Мадлен вышла на поклон, она шла уверенной, пружинистой походкой, не имеющей ничего общего с тем, что меня насторожило полтора часа назад. И вот так, в куче песка Великая Мадлен, как её любили называть друзья и поклонники, одной головой, руками и сумочкой в течении одного часа продолжала завоёвывать зал, зрителей, планету людей.

Мы, конечно, пошли поблагодарить Мадлен в её гримёрку. Она сидела у зеркала весёлая, шутила, называла меня Иван Грозный, а через секунду, кокетливо: « нет, не такой уж ты и грозный», и у меня было ощущение, что сама великая история театра кокетничает со мной. Спасибо, Мадлен, спасибо, Робер.

И, ещё один спектакль, который по своим эстетическим, моральным и профессиональным критериям ничем не выделялся на фоне других многочисленных парижских театральных представлений.

Театр, куда меня пригласили мои друзья, находился не в малом Парпиже, а в довольно удалённом пригороде. Нужно сказать, что пригород очень отличаются от самой столицы. Можно только пересечь автотрассу, окаймляющую сам Париж, и сразу попасть в провинциальный городок с невысокими зданиями, по-своему оформленными кафе и ресторанами и другими, и с явно не столичными французами.

 

Добирались мы туда на двух машинах, часто останавливались, искали нужные улицы, спрашивали у местных жителей, и, в конце концов опоздали на 30 минут. Решили всё равно попасть на спектакль, так как поездка эта объяснялась скорее цивилизационно-национальным выбором моих друзей, которые решили сделать мне подарок, чем желанием насладиться настоящими театральными впечатлениями от нового спектакля. Дело в том, что источником вдохновения для режиссёра этого небольшого около парижского театра стали «Одесские рассказы» Исаака Бабеля. Организатором нашего столичного зрительского десанта была очаровательная итальянка Мария Чезаре с огромными глазами и таким же безграничным доверием всему, что она видела, и, особенно слышала. Достаточно было собеседнику серьёзным тоном сказать ей очевидную нелепицу, и по её, ставшим ещё больше впечатлительно распахнутым глазам можно было понять, что она, как оголодавший карась самозабвенно бросается на этот очередной крючок с цинично насаженной наживкой в виде извивающегося жирного червячка, не просто поверила в только что придуманную специально для её по-детски наивной впечатлительной души, но готова вместе с разыгрывающим её шутником защищать и развивать только что прозвучавший обман. И она никогда не обижалась, или, вернее, делала вид, что не сердится на действительно не желающих обидеть её друзей, которые делали это не со зла, а так, просто на «халяву» посмеяться над очередным Кандидом. Однажды я тоже не выдержал, что же, человек слаб, а «халява» и в Паритже «Халява».

Однажды мы собрались на ужин у одного из друзей. В Париже это делают довольно поздно, как правило, в 20 часов, а в артистической среде могут пригласить и на 22, что объяснимо не столько богемным укладом, а временными условиями работы. Все собрались к намеченному часу, кроме, естественно, Марии. Естественно, потому что она почти никогда не приходила в назначенное время, и всегда на это были совершенно объективные причины, как будто с неё был списан персонаж Георгия Вицина в фильме «Неисправимый лгун».

Но так как вечерняя трапеза с гостями в Париже всегда начинается с аперитива : водка, коньяк, порто, виски, ликёры, шампанское и какие-нибудь орешки и солёные печеньки, то это позволяет не только стимулировать желудочный сок для приёма более серьёзной пищи, но и через лёгкую беседу войти в дружескую атмосферу кампании, и позволить опоздавшим гармонично присоединиться к ранее пришедшим. Причём аперитив организуется по возможности в отдельной комнате за стойкой, или всё расставляется и раскладывается на маленьком столике, или в той же столовой, но на отдельном столике. На это отводится 20-30 минут. Но парижане не сядут за стол, если собрались не все, и известно, что опоздавщий обязательно придёт. Это был как раз тот самый случай.

Но в тот вечер Мария пришла около полуночи, когда все печенюшки были съедены, и крепких напитков было выпито в несколько раз больше, чем обычно. Мария впорхнула в комнату со своей обезоруживающе очаровательной детской улыбкой и начала что-то щебетать о какой-то незнакомой старушке, которой срочно потребовалась помощь, и, конечно, кроме Марии никого рядом не оказалось. В комнате сначала воцарилась немножко угрожающая тишина, а потом все без лишних слов уселись за вожделенный стол. Даже вино разливали без обычных шуточек, и все старались не встречаться взглядом с не особенно чувствующей своей вины девушкой. Эту гнетущую атмосферу, которую не разрядило даже выпитое не просто столовое, а дорогостоящее красное Бордо, в конце концов разрядил наивный вопрос изящной виновницы происходящего.

- Что-нибудь случилось? - весёлым голосом спросила Мария.

И тут все прямо таки впились глазами в светящуюся наивность, подставляющей себя девушки.

- А ты что, не в курсе? - начал, ничего хорошего не обещающим голосом, хозяин?

- А что такое? Мария даже отложила нож с вилкой и, жадно хлебнув вина, закашлялась. И хозяин без всякой злости, но с удовольствием постукивая её по спине, начал свою мстительную операцию ну просто, чтобы дать всем присутствующим снисходительно оправдать это воздушное создание.

- А ещё говорит, что очень любит свою маму, хотя давным-давно не была в своей родной Пизе.

- Что с мамой? – напряглась Мария.

- С твоей мамой, я надеюсь, ничего не случилось, - подключился другой итальянский гость, моментально разгадавший стратегический мстительный план хозяина. - А вот башня оправдала своё название.

- Ты имеешь в виду, что она действительно находится в Пизе?- уточнила пока ничего не понимающая достойная представительница не менее славного города Италии, родины не только Марии Чезаре, но и Галелео ГАлелея. Она даже встала от волнения и перешла на родное наречие:

CheQuale e? (Что? Что такое?)

- Да нет, речь идёт о другом слове в названии башни. Невозмутимо продолжил её соплеменник. И он чётко выговорил почти по слогам:

- Torre pen-dеn-tе di Piza.

- И Что? Все знают, что это «падающая красавица»,- немножко расслабилась Мария. Мой Федерико часто меня так называет, когда я спотыкаюсь. Он говорит, смотри под ноги, не ищи среди звёзд своего Галилея.

- Бедная девочка! Уже! Включилась даже жена хозяина, которая никогда не участвовала в розыгрышах этих больших младенцев, как она называла всех мужчин, но в данном случае страдало реноме приготовленных ею блюд, которые изголодавшиеся мужчины бросали в рот без обычного детального обсуждения качества того, что дожидалось их уже несколько часов.

- Что уже? – почти плача взмолилась пизанская Мария?

- Уже упала. Всё! Сплошные кирпичи! Сказала жена хозяина и важно удалилась на кухню.

- Башня упала?! – простонала бедная девушка, и сама прямо таки упала на стул. Затем вскочила на ноги и побежала включать телевизор, чтобы увидеть эти самые разбросанные кирпичи.

- Бесполезно. – включился, обычно молчаливо воспринимающий происходящее писатель и друг Леха Валенсы Жан-Ив Потель.- Наши СМИ пока молчат. Это мне сообщили из Польши. И наш русский друг тоже слышал, покосился он в мою сторону.

Тут настал для меня момент истины. До этого я никогда не участвовал в подобных происках против в каком-то смысле итальянской по-человечески «tabula rasa». И я сдался. Возможно этому способствовало то, что я три часа назад поставил себе инсулин, и вынужден был заедать его сплошными печенюжками.

- Да, Мари, увы. И самое главное, что во всём, как всегда обвинят КГБ и всю мою страну.

Это был последний, но очень убедительный камешек в возведение башни лжи под видом безобидного розыгрыша.

Мы все молча наблюдали, как Мария, даже не спросив разрешения хозяев, медленно шла к телефону, очень медленно набирала номер, и когда ей ответили, осторожно поинтересовалась :

- Мама, у тебя всё нормально?

Выслушав долгие наставления мамы, видимо о том, что звонить можно и почаще, и даже не мешало бы хоть иногда приезжать повидаться с родными и близкими, которых наберётся пол Пизы, чувствуя, что действительно могла бы больше думать о родителях, раскрасневшаяся дочка, дождавшись возможности вклиниться в бесконечные выражения материнской любви через многочисленные упрёки, попыталась робко вклиниться со своим уточняющим вопросом :

- А что башня?

Прослушав ещё в течение нескольких минут мамины соображения по поводу того, что любимая дочка наконец-то вспомнила о родителях и позвонила почему-то в час ночи, но спрашивает не о том, как себя чувствуют больные мамины нги, а интересуется а интересуется этим страшилищем, поглазеть на которое приезжают толпы народа со всего света, и ходят и галдят, и всё это недалеко от их дома, куда никак не может доехать их совсем офранцузившая Мария.

- Значит башня стоит? слегка дрогнувшим голосом уточнила, чувствующая угрызения совести дочка.

- Да, куда её деться! Вот смотрю на неё вместо того, чтобы тобой полюбоваться.

- Ну, ладно, мама, ложись спать. А я ктебе обязательно скоро приеду. Целую, моя дорогая. Привет Папе и всем, всем!» Уже положив трубку, и добавила :

- Башне тоже.

Остаток ночного ужина прошёл под знаком дружбы и примирения. Когда мы прощались с Марией, она необычно тихо и грустно сказала : « И ты, Брут».

Так вот, Мария Чезаре очередное высшее образование, третье по счёту в Институте славянских исследований, и кто-то из её преподавателей доверительно поведал о том, что Одесса является столицей Биробиджанской Еврейской Республики. Надо сказать, что политически озабоченные французы, и, в первую очередь, парижане, в отличие от других европейцев, действительно в курсе того, что в Советском Союзе по приказу Сталина была образована национальная административная единица, и они уверены, что Биробиждан это и есть название области. На самом деле Биробиджан является административным центром Еврейской Автономной Области.

Мария, увидев в культурно ориентированном парижском справочнике «Парископ» информацию об этом спектакле, несмотря на моё «брутальное» предательство, решила сделать мне подарок, пригласив меня и ещё 6 друзей на этот спектакль, который должен был поразить меня в самый центр моего русско-советского еврейского ностальгирующего сердца. Помня о своём недавнем позорном участии в спекуляции на детской доверчивости Марии, я не посмел даже намёком поправить не совсем верную информацию об отношении моего родного Бироббиджана и близкого по менталитету знаменитого черноморского города. Мне кажется они действительно близки по по своеобразному юмору, атмосфере, еврейским интонациям и еврейским же анекдотами. Вот такой одесский анекдот, который в Биробиджане рассказывают на свой лад.

В переполненном автобусе мужчина спрашивает впереди стоящую женщину :

- Скажите, пожалуйста, мадам, вы совершенно случайно на следующей не выходите?

- Конечно, выхожу. Вы что не видите, это же как раз моя остановка

- Извиняюсь, а люди, которые стоят перед Вами, они случайно не выходят на Вашей остановке?

- Да, они тоже выходят, между прочим.

- А Вы у них этим интересовались?

- Да, интересовалась.

- И что они Вам сказали?

 

Мария пошла узнавать, есть ли свободные места, и можно ли ещё купить билеты? Она вернулась в некоторой растерянности, и попросила следовать за ней.

Причину её состояния мы поняли, войдя в небольшой, уютный зал, где не было ни одного зрителя, а все актёры сидели, свесив ноги, на авансцене. При нашем появлении, они нам зааплодировали, и побежали начинать спектакль, по окончании которого мы долго ещё за бокалом вина общались с актёрами, которые были нам благодарны зха то, что мы позволили им выполнить свой профессиональный долг, в противном случае, как нам сказал режиссёр, они бы чувствовали себя, как боксёр, который весь вложился в удар, но попал не в голову увернувшегося противника, а в пустоту. Я уверен, что с точки зрения профессии, это были настоящие профессионалы.

 

И, наконец, мы подошли к «Театру Солнца» в парижском пригороде Картушри под руководством Ариан Мнушкин, жёсткому режиссёру с диктаторскими наклонностями, в очередь на кастинг к которой выстраивается многотысячная толпа актёров, причём, не только безработных, которых в Париже насчитывается до 80%, но активно занятых в театрах всей Европы и на кинематографических площадках. Те, кому посчастливится остаться в труппе, будут лишены не только возможности другой театральной деятельности, или съёмок в кино, но будут ограничены в личной жизни, денежных средствах и свободе. Они вместе будут ходить в кино, в музеи и на выставки и на спектакли в другие театры, работать будут по 8-10 часов в день, получать будут все, включая Мнушкин, СМИК, минимально допустимую по закону заработную плату, сами будут работать над декорациями и учиться шить костюмы, до спектакля и в антрактах продавать воду, бутербродики, афиши, буклеты и кассеты с записью музыки спектакля. Музыку для спектакля в 80х годах не просто писал, а делал музыкант, которого можно по праву назвать человек-оркестр. Для спектакля «Ужасная, не неоконченная история Нородома Сианука, короля Камбоджи», он придумал несколько десятков музыкальных инструментов со спецэффектами, которые отражали суть характера каждого персонажа, создавали общую атмосферу, напряжение, начальные, переходные и заключительные моменты спектакля. Всеми инструментами, сидя на одном месте на виду у публики, управлял сам музыкант. Нет, не управлял, а играл, импровизировал, как на своеобразном органе. Я был уверен, что музыкант, как несколько других актёров, был родом из Камбоджи. Но он оказался коренным парижанином. Более того, когда мы с ним впоследствии встретились за бокалам вина в центре Парижа, я глядя на него, не понимал, как я мог принять этого типичного, элегантного парижанина за уроженца этой страны Юго-восточной Азии. Он заметил, что я внимательно его разглядываю, и догадался почему :

- Зрители меня часто принимают за представителя той культуры, которая дала повод для постановки наших спектаклей. Мне об этом постоянно говорят.

Я подумал, что это тоже элемент «тотального театра» Ариан Мнушкин. И не только того театрального процесса спектакля, который мы наблюдаем на сцене, но и само существование «Театра Солнца», как дома и храма, по определению самого автора-создателя этого театра и этой театральной школы.

После спектакля, даже если он заканчивался в воскресенье около полуночи, Мнушкин предлагала желающим поговорить о спектакле, о театре, и об искусстве вообще. Во время этих разговоров, в которых я принимал участие несколько раз, одна из самых известных мастеров мирового театра ХХ века, «живой классик» на вопросы о принципах профессионализма в театральном искусстве, неизменно подчёркивала : мы не профессионалы, мы любители, потому что мы любим театр, и это самое главное. И добавляла, точно по Станиславскому: И мы учимся любить театр в себе, а не себя в театре.

Сама Мнушкин всегда стояла на входе и проверяла билеты. Гримёрки были установлены перед входом в зрительный зал, и ограничены шторками, позволяющими наблюдать за процессом подготовки актёров, наложения грима, переодеванием в костюмы, пластическими и речевыми упражнениями, и репетициями отрывков из роли во время всех этих действий. Спектакль в воскресенье длился 11 часов с двумя часовыми перерывами. По будням можно было посмотреть спектакль, разделённый на две части. Нагнетание напряжения кровавой истории красных хмер, в отличие от «физиологического театра» в спектакле про короля Лира, создавалась очень тонким театральными средствами : пластикой, сочетанием пластик, тщательно отработанной речью, специальными звуками и музыкальными приёмами., и всё это на деревянном плато со шторкой, которая была необходима не только как кулиса, но и постоянно участвовала, как элемент спектакля. Кроме этого, сверху за всем действием и зрителями с балкончиков наблюдало несколько сотен очень выразительных кукол, освещение которых менялось в зависимости от происходящего на сцене.

Впервые я посмотрел спектакль по частям в будние дни, так как билеты на воскресенье нужно было заказывать за несколько месяцев. Посмотрев спектакль, я заказал билет и на воскресный полный вариант. Мне было интересно, насколько актёры «держат» спектакль, особенно в течении 11 часов. И я был вознаграждён. Они не только крепко «держали» спектакль, но и очень тонко импровизировали точно, держа рисунок совей роли, чутко реагируя на импровизации своих партнёров, и музыкально-звуковые импровизации. Такое создавалось впечатление, что спектакль крепко сколочен гибкими соединениями, и это заставляло чуть-чуть изменяться всему организму спектакля, реагирующему на мелкие отклонения каждого в отдельности элемента. Это был настоящий театр. Классный.

По ходу разговора с Режиссёром после спектакля зал постепенно пустел, так как большинство зрителей должны были успеть на метро, и, в конце концов, я остался один на один с Мастером. Она, оказывается, заметила, что я пришёл смотреть спектакль второй раз, и спросила, почему. Я объяснил, и рассказал немного о своём представлении о театре, и о своём «лингвистическом театре». Мнушкин предложила мне немного поработать с её актёрами, и, отдельно, с Элен Сиксус, другом, соратником и автором сценариев её спектаклей. Для того, чтобы точно попасть в атмосферу национального менталитета, Мнушкин и Сиксус провели немало времени недалеко от Кампучии, среди много численных камбоджийских беженцев. Они планировали следующий спектакль сделать по русским мотивам, как выразилась Мнушкин, чтобы отдать должное предкам по отцовской линии.

Мы договорились, что я приду на следующий спектакль заранее, чтобы поработать с актёрами, а потом останусь на спектакль, тем более, что среди зрителей будет Нородом Сианук.

Актёры были очень открыты, дисциплинированы и работали с полной отдачей, чего и следовало ожидать.

Закончили мы за 45 минут до спектакля. Мнушкин поблагодарила меня за работу, и к моему большому удивлению, предложила сразу выйти во двор, и начать спрашивать лишний билетик, так как весь лимит контромарок разобрали актёры для своих друзей, а их всего было 8. Зрительский зал был оборудован простыми скамейками без определения конкретных мест, но такая система приглашений существует во всех французских театрах. И, несмотря на то, что я только что бесплатно поработал в театре, я с удовольствием пошёл спрашивать лишний билетик. Таких желающих, как я было немало, и, хотя было несколько предложений, другие «искатели счастья» оказались проворнее. Перед самым началом Ариан сказала, что сейчас приедет Сианук, и с ним только один сопровождающий, хотя заказано было три места, так что я могу занять это место, тем более, что она и так планировала посадить меня рядом.

- Ты ведь тоже почётный зритель, так как ты будешь смотреть спектакль в третий раз. А я не знаю никого, кроме тебя, нашего «сибиряка», который отважился посмотреть, хотя бы дважды.

Сианук оказался очень разговорчивым и симпатичным, в отличие от его телохранителя, которому я явно не понравился, и , особенно, услышав, ч то я из Сибири, он стал внимательно за мной следить, и во время антракта, когда я хотел угостить принца газированным напитком с булочкой, охранник решительно встал между нами, что-то строго сказал Сиануку, достал из сумки термос и, очень похожею на местную, свою булочку, и внимательно проследил, чтобы принц всё доел до конца. Уже вернувшись в зал, Сианук сказал мне, ч то у него очень хороший охранник, с которым он чувствует себя комфортно и в полной безопасности, хотя кровавый режим красных кхмер уже несколько раз пытался организовать на него покушение. В течение всего спектакля он очень напряжённо смотрел за всеми трагическими перипетиями свой собственной жизни, несколько раз принимался плакать, после спектакля сказал Мнушкин:

- Не верится, что это написали и поставили французы. В этом сила искусства.

До спектакля на русскую тематику так дело и не дошло. В начале 90х годов Мнушкин должна была приехать в Москву уже с другим спектаклем, где были довольно сложные декоративные конструкции, и по контракту начать изготовление и сборку декораций российская принимающая сторона должна была за месяц до спектакля. Мнушкин приехала в Москву за две недели до первого спектакля, и, поняв, что там ещё и «конь не валялся», молча уехала, и понятно почему : « Надо любить театр в себе, а не себя в театре». И ещё одно : «Дисциплина – залог успешного полёта поэзии».

Кстати с Америкой любовь тоже не случилась. Она вынуждена была прервать свои гастроли, потому что « в Америке под театром понимают совсем другое, чем в Европе», и ещё «Какой там храм, даже и не часовня, а так, зарабатывание денег, кто больше заработал, тот и самый умный».

А согласилась она поехать в Америку, чтобы заработать немного денег, чтобы оплатить долги за электричество, из-за которых театр не мог дальше функционировать. Вот такая живая классика. Впрочем, действительно классика : сколько художников, на чьих картинах сегодня делаются многомиллионные состояния, ушли из жизни в нищете. Театры Шекспира и Мольера тоже не могли похвастаться особо сытной жизнью, как и большинство выдающихся культурных и артистических антиподов тусовочной массовой культуре. Что лишний раз доказывает : величие не в деньгах.

 

Ну и ещё один человек-театр, человек-идея, борец, поэт и режиссёр : Арман Гатти.

Началось всё с того, что я, будучи проездом в Москве где-то в конце перестройки засиделся у своего парижского друга, Алена Бросса, о котором речь ещё впереди, немного опоздал на поезд Москва-Париж. Увидел последний вагон, уходящий от меня 31 декабря в самый канун Нового года. До конца января билетов не было ни на самолёт, ни на поезд. Автобусы тогда ещё не ходили. И я, взяв билет на самолёт где-то на 28 января, раздумывал над тем, как бы с пользой скоротать это время, не очень налегая на праздничные застолья. Подруга Алена, Вероник Гаррос, работала помощником Бернара Гетта, специального корреспондента парижской газеты «Ле Монд». В её задачи входило поиск интересных людей и получение у них интервью. Это было время, когда мы смотрели на мир через розовые очки, и нам казалось, что врагов и даже противников больше нет, а остались только дрпузья, которые на мир и будущее человечества смотрят также потрясающе наивно, как и мы. Когда один из силовых министров мог подарить американцам секретны й советский план всей системы подслушивающих устройств, когда можно было очень просто получить доступ к архивам КГБ. Я в то время искал документы для книги «Альбом Превер», которую заказали моему другу Андре Анришу. Этот альбом должна был сопровождать полное собрание сочинений поэта в трёх томах в издательстве Галлимар в серии «Плеяда», самой престижной парижской серии. И это полное собрание сочинений было посвящено 15 летию выпуска этой серии. Мне кажется, что Преверу не очень бы понравилась эта идея. Следуя направлению его одного высказывания, в котором звучала его обычная грустная ирония, когда ему его знаменитые друзья коммунисты : Элюар, Бреон, Пикассо предложили ему вступить в компартию, он сказал как бы сам себе: « Они хотят посадить меня в клетку». По-французски клетка и партийная ячейка полные омонимы. И Пикассо сказал : «С ним всё понятно : он – индивидуальный единоличник, я же вас предупреждал». Так вот этот индивидуальный единоличник вполне мог так прокомментировать даже предложение выпустить свои книги в этой уникальной золотой серии. На книгах этой серии действительно было нанесено настоящее золото. Мой сын, по предназачению и по профессии финансист даже подсчитал сколько золота использовано на на всё собрание. Превер мог сказать : «Они посадили меня в золотую клетку».

Пусть одна лишь птица в клетке

Свобода траур надевает.

О моя юность

Дай радости жизни

силы убить тебя.

И ещё мог сказать что-нибудь едко остроумное вообще по поводу полного собрания сочинений. Ведь он говорил : « Я не поэт, меняпосто так называют. Я пишу, потому что я ремесленник, потому что это доставляет мне удовольствие, и чтобы доставить удовольствие многим. И чтобы позлить кое-кого. По сути это одно и тоже. Я пишу, потому что я не нахожу ничего лучше этого».

Мне нужно было для этой книги найти высказывания Мейерхольда по поводу Результатов «Театральной Спартакиады» 1933 года. На этот театральный фестиваль рабочих театров среди прочих иностранных коллективов приехал театр, созданный из рабочих завода «Ситроен» « Группа Октябрь» под руководством Жака Превера, которая привезла в Москву и Ленинград спектакль по пьесе Превера : «Битва при Фонтенуа», где сам Превер играл НиколаяII. Дкло в том, что Всеволод Эмильевич Мейерхольд был председателем жюри фестиваля. А итоги фестиваля официально не были подведены. Со всеми театрами руководство фестиваля встречалось индивидуально, и многие потом написали у себя, что им говорили, что они были лучшими, и чехи, и немцы и монголы. То же самое писали и во французской прессе по поводу вступления « Группы Октябрь». Сам Превер по этому поводу ничего не говорил. Во всяком случае, никто из его друзей и соратников не помнили такого. Да и зная отношение Преверв ко всякого рода признаниям и наградам, скорее всего эта история ему была неинтересна. По мнению Пьера Превера одно высказывание его брата после советских гастролей может иметь отношение ко всей суете, которая была организована в Москве вокруг этого скорее политического, чем художественно-эстетического события. Превер, рассказывая о своих впечатлениях, сказал : « Dans chaque église il y a quelque qui cloche». Французский глагол clocherозначает хромать и звонить в колокол. Так что по-русски это можно перевести, как : «В каждой церкви колокол звучит, хромая». Мы с Анришем предположили, что в архивах КГБ могут сохраниться записи Мейерхольда, отражающие его личное мнение о выступлении французской группы. Я позвонил на Лубянку, и спросил можно ли поработать в их архиве, объяснив причину моего интереса. Мне сказали : « Приходите, мы Вам выделим помощника».

Но, к сожалению, никаких материалов там обнаружить не удалось. Зато потом, в библиотеке Иркутского государственного университета мне я нашёл московский журнал того времени, в котором был опубликован чей-то рисунок, на котором был изображён Жак Превер в роли Николая II.

Возвращаясь в конец перестройки и газете Ле Монд. Так как эта доведённая до абсурда открытость и гласность торопила журналистов, и все понимали, что так долго продолжаться не может, работать приходилось и днём и ночью. Но всё-равно интересного было больше, чем могли охватить три сотрудника газеты : Бернар, Вероник и жена Бернара Катрин, которая могла работать не много, так как у неё был годовалый реб1нок. Поэтому по предложению Вероник, Гетта предложил мне это время поработать на его газету. И я стал ездить на разные перестроичные собрания, выступления известных писателей, музыкантов и других представителей творческих профессий. Таким образом я познакомился с Альфредом Шнитке, который только начинал ходить после тяжёлой болезни, с Владимиром Дудинцевым, автором гремевшего тогда романа « Белые одежды», с художником Юрием Лариным, сыном Николая Бухарина, до этого, после ареста родителей вынуждённый жить ниже травы и тише воды, чтобы никто и подумать не мог, кто был его отец, и поэтому носивший фамилию мамы, а теперь ставший вдруг медийным персонажем. Юрий Николаевич, подарил мне буклетик со своими акварелями, и, подписывая его спросил : «А можно я подпишусь Бухарин-Ларин». И подписав, сказал с грустной радостью :«Первый раз подписываюсь настоящей отцовской фамилией». Помолчал и добавил : «Подписал и не страшно». И, подумав, добавил : «Всё равно страшно». В последствии я несколько раз привозил ему из Парижа качественные альбомы для рисования, кисточки и акварели. Он, принимая подарки, стыдливо прижимал их к груди, и очень долго благодарил. А мне было неловко и до слёз обидно за эту страшную жизнь.

Было ещё одно знакомство с человеком, имя которого знают все, кто хоть немного знаком с историей 20 века. Хотя сам о своей известности он никогда толи не знал, толи не задумывался. Имя его Сева Седов , внук Льва Давидовича Троткого, идеолога «Перманентной революции», соратника Ленина, организатора Красной Армии, и, по мнению Сталина, его главного соперника и заклятого врага. Когда-то в 20 годы Севу Седого отправили к дедушке в ссылку, а его родную старшую сестру Сашу оставили в Москве. С тех пор они не только не виделись, но и не переписывались. Последние месяцы Саша была смертельно больна. Рак. И вот французские троцкисты организовали Севе приезд в Москву для свидания с умирающей сестрой. Я вынужден был присутствовать при этой печальной встрече брата и сестры, разлученных мировой историей более 50 лет назад, и встретившихся наконец, не имея возможности даже поговорить друг с другом, потому что Сева ещ1 при жизни Льва Давидовича говорил только по-французски и по-испански. Так что на мою долю выпало переводить с трудом выжимаемые из себя слова двух осколков этой советско-испанской трагедии.

После месяца очень для меня необычной журналисткой, и я надеюсь, неплохо выполненной работы, Бернар Гетта, вручая мне тоже таки неплохой гонорар, сказал : « Плюс к этим деньгам ты сможешь, когда захочешь, обедать в ресторане моего отца, романтика и оригинального философа.

Пьер Гетта действительно оказался интересным собеседником, который когда-то решил совершить кругосветное путешествие с любимой женщиной, и, забросив свою преподавательскую деятельность в университете Париж 8, что в пригороде Сен-Дени, созданном левыми на волне студенческой революции 68 года, решил открыть ресторан, чтобы заработать необходимую сумму для осуществления этого романтического проекта. Но, когда ресторан начал наконец приносить прибыль, Пьеру стало понятно, что романтика может быть не только в путешествии по пазным странам и континентам, но и в исследовании кулинарного искусства, и в беседах с представителями этих стран и культур за бокалом специально выбранного и припасённого вина. В одно из моих посещений Пьер, зная, что я пишу, и занимаюсь театром, с загадочным видом поставил на стол очередную бутылку красного вина. Он разлил вино, и, когда мы с ним выпили по полному стакану на молдавский манер, он торжественно произнёс, поворачивая бутылку этикеткой в мою сторону : «Прочитай имя этого напитка!» Я прочитал: «Гатти». «Прочитай ещё раз»- упавшим голосом, видя, что я не впечатлён, не поражён, не потрясён, как-то сник, засуетился и пояснил :

- Это в честь того самого Гатти. Ты же занимаешся театром, ты не можешь его не знать.

- Извини Пьер, я понимаю, что это преступление, но я в первый раз слышу это имя. Виноват.

- Как можно не знать Гатти? Это в его честь мой друг винодел назвал одно из лучших своих вин.

- Вино действительно хорошее.

- Ладно, я тебя сведу с Элен. Ты увидишь.

 

И я увидел Элен Шатлен через несколько дней за тем же столиком, но уже с другим вином. «Я предпочитаю слушать и работать с Гатти, а не эти банальные знаки внимания»- сказала Элен, и сразу начала говорить о деле. Она занималась кроме театра и документального кино переводом русских писателей и публикацией в издательстве «Вердье», специализирующимся на не потребительской, а на «вкусной» литературе по определении Элен. Она хорошо говорила по-русски, и это не удивительно, учитывая, что её пра-прадедука был драматург Александр Николаевич Островский. Элен предложила мне искать интересных русских авторов для перевода и издания у Вердье. Я сразу предложил пьесы Вампилова, но оказалось, что во Франции в отличие от России нет традиции читать пьесы, разве что классические отрывки по школьной программе. На этом и закончилось наше литературное сотрудничество, видимо, потому что вкусы наши разошлись, и та остро политизированная литература, которая была «вкусной» для Вердье и Элен, меня не очень интересовала. Но, благодаря Элен, меня начали приглашать на политико-идеологические дискуссии. Обычно, организаций этих дмскуссий занимались преподаватели политологического отделения Сорбонны Париж 4. Я там выполнял роль «совка», представляющего среднестатистического советского интеллектуала. Однажды мне позвонил один из организаторов встречи с Александром Солдженициным, и пригласил меня принять участие в этом, как он выразился, «знаковом» событии с участием великого русского писателя, чтобы в дискуссии было представлено мнение также и сибирской части Советского Союза. Я с удовольствием согласился, добавив, что не считаю Солдженицина великим русским писателем, но смелым и честным доморощенным русским философом. На той стороне провода была небольшая заминка, затем мой собеседник сказал ничего не означающее : « Ну ладно, созвонимся», и больше никто ко мне по этому поводу не обращался. Вот такая дискуссия.

С Гатти я познакомился через несколько дней в доме, который они с Элен снимали где-то в центре Парижа. Арман Гатти с вечно всклокоченными седыми волосами, такими же как у его большой чёрной собаки, открытой детской улыбкой , всегда одетый в чёрное, оказался действительно таким феноменальным человеком, о котором стыдно было ничего не знать. Он был один из тех, за счёт которых послевоенные французы могли сказать: «Мы тоже участвовали и побели фашистов. Совсем молодым в 15 лет Гатти пошёл в макизары, был арестован и отправлен в соляные шахты. Естественно, что первой написанной им пьесойбыли художественные воспоминания об этом периоде жизни, периоде, который «закалил его, как активного борца с любыми проявлениями фашизма». Гатти предложил мне перевести эту книгу на русский язык. Для перевода он мне дал вариант, напечатанный на машинке. К тому времени уже вышло около десятка его книг, но эта самая первая книга ждала своего времени, тем более, что это была пьеса. Я долго не мог подступиться к переводу этой « Библии ужасов ХХ века» по определении самого автора. И уже название говорило об этом : «Ребёнок – крыса», это то, что родил ХХ век. Трудно было подступиться к переводу, так как будучи поэтом по своей натуре, Гатти всё, что пишет и делает, облекает в образную поэтическую форму, в том числе и такую жёсткую литературу, как «Ребёнок – крыса». Но однажды поймав поэтический настрой пьесы, я за несколько дней перевёл её на одном дыхании. Элен предложила мне осуществить постановку пьесы во Франции и в России, обменяться спектаклями, и, может быть объединить две труппы в одном представлении. Так как своих актёров у меня тогда не было, я обратился к своему другу Вячеславу Всеволодовичу Кокорину, который когда-то открыл мне дорогу в режиссуру. Элен приехала в Омск, где Кокорин раьотал главным режиссёром в драматическом театре, посмотрела все спектакли Кокорина, затем Кокорин в Париже посмотрел «Ребёнка – крысу» в постановке самой Элен, но дальше этого проект не пошёл. Не случилось. По-правде говоря, Кокорину не понравилась даже пьеса, а на спектакле в Париже он заснул, а Элен, посмотрев спектакли Вячеслава, сказала : «Это чистый Гратовский», ничего нового.

Что же такое «театр Гатти»? Гатти, центральной фигуры мирового анархического движения, у которого всё, начиная с оформления книг, и кончая чёрной одеждой является анархической символикой. У него много друзей и почитателей во всём мире. Его другом был Мао дзедун, и остаётся Фидель Кастро.

 

Летом прошлого года во Франции я познакомился с Арманом Гатти — легендарным театральным режиссером, поэтом и драматургом, превратившим свой театр в перманентную революцию, разъезжающую по Европе под черным знаменем анархии. В восемнадцать лет, в 42-м, он оказался в рядах французского Сопротивления. Когда его схватили, его спросили, разумеется, какого черта он очутился там, где ему не положено быть.

— Чтобы заставить Бога свалиться в наше время, — ответил юный Дон Кихот (кличка Гатти в отряде).

Однажды во время встречи с лицеистами один паренек спросил его, что он, собственно, хотел этим сказать.

— А я и сам не знаю, — ответил Гатти. — Я только открыл для себя, что слова освобождают меня, что мои слова — это их поражение.

Здесь и начинается история его собственной борьбы, его личный поиск ответа на вопрос: что такое сопротивление, свобода, революция? Пережив опыт войны и концлагеря, май 68-го, знакомство с Мао Цзэдуном, Че Геварой, бойцами ИРА, он приходит к парадоксальным выводам: именно сопротивление делает человека человеком и вся история сопротивления — это попытка «дать существу его существование». Но что есть революция — если победа революции повсеместно приводит к столь удручающим результатам? «Победа революции, — заявляет Гатти, — это отказ от власти». В чем же тогда смысл этой победы, которая — как неумолимо свидетельствует история — будет оплачена жестокими жертвами? «В расширении смыслового поля», — отвечает Гатти. На стене камеры смертников в Тюлле он нацарапал: «Мы не говорим здесь «история», мы говорим — «вселенная». Битва идет не только за историческую правду с ее сиюминутными и даже мелочными моментами; люди сражаются за мир расширяющихся смыслов. Пожалуй, в свои восемнадцать он еще очень далек от понимания того, что он делает — и что он будет делать всю жизнь, но он прекрасно осознает, что враг прячется в крошечных смысловых корпускулах — в ненависти к евреям, идее величия Третьего рейха или расовой теории, — но совершенно бессилен перед любым языком, в котором эти «незыблемые опоры» теряют всякий смысл, будь то язык поэзии, язык квантовой физики или человеческого братства… Недаром в концлагере при первых признаках опасности он начинал читать стихи: на этом основании помимо учетного номера 73713 он носил на арестантской робе черный треугольник — знак сумасшедшего. Но он не был сумасшедшим — просто, обращаясь к поэзии, он, как сказали бы мы сейчас, — «переходил на другой уровень сознания». Последние пьесы Гатти посвящены масскультуре и языку: «Ибо быть маргинальным сегодня — это быть прежде всего лишенным своего языка. Циничное присвоение языка улицы рекламой и кинематографом (в коммерческих целях) — заключает молодых в пустоту слов, которая мешает им думать иначе, чем в терминах общества, которое их обрекло». Противостоять этой деградации слова, превращению слова в этикетку, «запустить» язык, загрузить его новыми возможностями — становится как никогда политической задачей. «Быть творцом языка, быть его первопроходцем, его охранителем, значит находиться в эпицентре тех сил, которые нами управляют сегодня». Отлично сказано! Я очень надеюсь, что нынешний разговор об анархии поможет каждому осмыслить свою роль в рядах партизанов полной луны. Борьба с кромешной ложью нашей жизни только начинается. Пора заявить о своем намерении следовать путем Свободы.

Свернуть