29 марта 2024  05:59 Добро пожаловать на наш сайт!
Поиск по сайту

Глазами журналиста и актера



С. В. Рацевич 


(Из виденного и пережитого) 



5. В Нарвской мужской классической гимназии. 

В августе 1913 года я переступил порог Нарвской классической мужской гимназии. На стыке трёх улиц: Ровяной, Широкой и Богаделинской в конце восемнадцатого века было построено двухэтажное каменное здание, которое в 1847 году от барона Велио приобрело министерство народного просвещения, открыв в нём высшее уездное училище. Через тридцать лет, в 1877 году здание отдали под помещение классической, сначала четырёхклассной, потом шестиклассной прогимназии, а в 1881 году преобразовали в полную (восьмилетнюю) гимназию. Здание настолько обветшало и было неудобно для занятий учеников гимназии, что потребовался капитальный ремонт. Его произвели на средства почетного попечителя гимназии, народного головы Адольфа Фёдоровича Гана, носившего в ту пору чин статского советника. На эту цель он пожертвовал 12300 рублей. 
Гимназия называлась мужской потому, что в ней учились только мальчики. Преподавание латинского и древнегреческого языка объясняло, почему мужская гимназия ещё называлась классической. По соседству на Ровяной улице находилась женская гимназия. 
Экзаменоваться здесь было значительно легче, чем в Москве. Оценки получил не ниже четверок. В гимназии на занятия я пришел в полной гимназической форме. На мне была светло - синяя шинель с блестящими, под серебро, пуговицами, на голове синяя фуражка с белым кантом и металлическим значком над козырьком, сплетённые две дубовые ветки и буквы Н и Г (Нарвская гимназия). Костюм выглядел простым и строгим. Чёрные брюки, куртка из чёрного сукна, ремень с металлической пряжкой, с врезанными в неё буквами Н и Г. Прическу имели право носить только ученики старших классов. Малыши обязаны были стричь волосы наголо. У старшеклассников имелись ещё привилегия - они могли носить усы. 
Серьёзное внимание обращалось на изучение иностранных языков. Со второго класса велось преподавание латинского и французского языков, а с третьего - немецкого. За год до моего поступления в гимназию преподавание древне - греческого языка было отменено. Обязательным предметом для учащихся всех вероисповеданий был предмет - Закон Божий. Занятия проводили ксендз, пастор, раввин и православный священник. Требования к познанию Закона Божьего было ничуть не меньше, чем скажем, к математическим наукам. Неуспевающие по Закону Божьему получали переэкзаменовки. Помню, как в 1915 году священник Кочуров оставил на второй год плохо занимавшегося по этому предмету моего товарища по классу Лебедева. 
Учились все вместе: русские, эстонцы, немцы, евреи, поляки, татары, причем, что характерно, среди ребят никогда не возникало национальной вражды. 
До 1906 года директором Нарвской мужской гимназии был Константин Алексеевич Иванов, одновременно преподававший историю. Не лишенный поэтического дарования, он писал стихи, печатался в газетах и журналах. Его я не застал, но случайно мне попало в руки его стихотворение, посвященное Нарве: 

Ты Нарва, мне мила преданьями живыми, 
В туманах времени давно угасших дней, 
Стенами старыми и башнями над ними, 
И всем, что говорит о древности твоей. 

Ты, Нарва, мне мила и внешностью красивой, 
Любуюсь я красой твоих холмов, долин 
И мощною рекой суровой, торопливой, 
Несущейся вперёд - во мглу морских пучин. 

Ты, Нарва, мне мила и близостью природы. 
Природы голоса здесь более слышны. 
В тебе сильней разгул январской непогоды, 
Пленительный возврат чарующей весны. 

Куда б я не ушёл, как до сих пор, послушный 
Грядущих перемен виновнице - судьбе, 
Далёкий от тебя, к тебе не равнодушный, 
Я буду вспоминать невольно о тебе... 


При мне директором гимназии был Алексей Иванович Давиденков, все восемь лет до окончания мною гимназии. Небольшого роста, сухой, чуть сутулый с очками в золотой оправе на горбатом носу, - таков был его внешний облик. До приезда в Нарву А.И. Давиденков состоял директором 2-ой Петербургской гимназии. Революционные вихри 1905 года всколыхнули умы учеников, присоединившихся к требованиям питерских рабочих улучшить их материальное положение. Начальство в поведении Давиденкова усмотрело слабость и нерешительность и он был сразу же переведён в Нарву. Такая, пусть даже недалёкая ссылка из столицы наложила свой отпечаток на его характер и поведение в стенах Нарвской гимназии. За Давиденковым наблюдалась осторожность и осмотрительность в решениях принципиальных вопросов. Ему присущи были замкнутость, немногословие, выдержка и во всех случаях удивительное спокойствие. Он никогда, ни при каких обстоятельствах, не повышал голос. Его внутреннее волнение обнаруживалось только бледностью щёк, которые в таких случаях покрывались чуть розовым цветом, и по дрожавшей нижней губе. В понимании учеников, за глаза называвших директора «макака», он был непреклонным, неуступчивым педантом. 
Характерно, что Алексей Иванович Давиденков оставался бессменным директором гимназии в царское время, в период февральской и октябрьской революции, занимал эту должность при немцах, при советской власти и во времена буржуазной Эстонии. Он был не только директор, но и преподавал латинский язык. Своё образование он получил на филологическом факультете Лейпцигского университета. 
Когда министерство просвещения буржуазной Эстонии потребовало от русских педагогов незамедлительно изучить эстонский язык, особенно от директоров учебных заведений и заведующих начальных школ, А.И. Давиденков был один из первых, кто в совершенстве познал язык и настолько основательно в теории, что многие эстонцы обращались к нему за советами. 
В 1928 году 75 летнего А.И. Давиденкова гимназия торжественно проводила на пенсию, а уже через два года ученики и общественность хоронили его на Ивангородском кладбище. 
Полной противоположностью директору был инспектор гимназии, состоявший в этой должности с 1906 года, Карл Карлович Галлер, преподававший, как и директор, латинский язык. 
Только один внешний вид Карл Карловича заставлял трепетать сердца учеников. Копна густых, тёмных с сединой, длинных волос, зачёсанных назад, в пылу раздражения инспектора разлеталась в разные стороны. Чёрные брови густо свешивались над тёмными глазами, в минуту гнева сверкали ярче молнии. И если к этому прибавить громоподобный голос, то станет понятным, почему ученики, особенно учащиеся младших классов, так его боялись. Горячий и неуравновешенный «Карла», такое ему дано было прозвище в гимназии, буквально в один момент мог вспыхнуть, загореться и тогда горе было тому, кто вызвал в нём такое состояние. Не стесняясь, он хватал провинившегося за шиворот и награждал подзатыльником. 
Нарушителей дисциплины он самолично вышвыривал из класса и тут же ставил в журнал единицу. Отличный знаток своего предмета, он увлекательно и интересно проводил уроки латинского языка, мог заинтересовать любого лентяя. Стоило ученику ответить на вопрос Галлера какую-нибудь глупость или несуразность, он его сразу же сажал на место и ставил единицу. Двойка ставилась, когда Галлер убеждался, что ученик не выполнил домашнего задания, пользуется подсказками и шпаргалками. Галлер гонял по всему курсу чуть ли не половину урока. Единицу исправлять не требовалось. Имея рядом четвёрку можно было быть уверенным в положительной оценке за четверть, а то и даже хорошей отметки. 
Уроки латинского языка не обходились без истошных криков Галлера в адрес учеников - дурак, идиотина, негодяй. Нередко книга, вырванная из рук ученика пролетала весь класс. Вывести Галлера из равновесия не составляло большого труда. Тогда он становился просто страшен. Пенсне слетало с его мясистого носа и не падало на пол только потому, что держалось на шнурке, прикреплённым к обшлагу сюртука. Он кричал, топал ногами, но быстро остывал и как ни в чём не бывало спокойно продолжал вести урок. 
Однажды в нашем классе произошёл такой случай. Галлер вызвал к доске Павла Исакова, впоследствии учёного агронома, ответственного работника в министерстве сельского хозяйства. Павел не смог просклонять указательное местоимение. Старенький учебник полетел под потолок, листы разлетелись в разные стороны. В журнале появилась жирная единица. Галлер крикнул: «Отправляйся дурак на свое место!» Исаков не пошелохнулся, стоял недвижим. Галлер это чрезвычайно удивило. Обычно ученики в таких случаях быстро ретируются. 
- Ты собираешься, Исаков поднять книгу, - спокойно спросил Галлер и тут же водрузил на нос болтавшееся на шнурке пенсне. Павел Исаков по прежнему стоял недвижим и вызывающим взглядом смотрел в глаза Галлера. 
- Кому я говорю?! Марш за книгой и на свое место! 
- И не подумаю ... Я не бросил, не я и поднимать стану! - невозмутимо ответил Исаков. 
Каждый из нас ожидал, что сейчас разыграется грандиозный скандал, что строптивому Павлу не сдобровать. Никакой бури не произошло. Вопреки обыкновению Галлер не вспылил, взял в руки журнал, вызвал к доске другого ученика, а Исаков до конца урока оставался стоять у кафедры. 
И все-таки мы все любили Галлера. Прощали ему резкость, вспыльчивость, невоздержанность на язык, потому что знали, что под внешней оболочкой грозного, неуравновешенного инспектора и педагога таится добрая и ласковое сердце, не способное мстить, быть злопамятным, причинять неприятности. В нем отлично умещались гнев и ласка, вспышка и доброта, горячность и человеческое отношение. 
Вне стен гимназии Галлер был мягким, участливым, добрым наставником и другом учеников. Встречая на улице своего ученика, обязательно его остановит, спросит, куда идешь и зачем, поинтересуется, как поживают родители, все ли дома благополучно и если узнает про домашнее несчастье обязательно утешит, выразит сочувствие. Немногие знали, что он из своих средств оказывал материальную помощь наиболее нуждающимся ученикам, но делал это потихоньку, незаметно. 
Как педагог, опытный с долголетней практикой Карл Карлович Галлер умел привить ученикам любовь к преподаваемому им предмету. Древний латинский язык на его уроках становился омоложенным, красивым, вдохновенным. Он выразительно читал нам стихи Овидия, Надсона, подмечая в них глубокое содержание, музыкальность и изысканность форм, неоднократно напоминал, что латинский язык является основой всех иностранных языков, в особенности французского и итальянского, без него немыслима жизнь культурного человека, специалистов в области медицины, фармакологии, ботаники, зоологии и юриспруденции. 
Если я полюбил латинский язык и имел по нему приличные знания, то в этом большая заслуга Карла Карловича Галлера. В седьмом и восьмом классах я имел возможность давать уроки латинского языка учащимся младших классов. Как репетитор, имел приработок и довольно основательный. 
Будучи немцем по происхождению, К.К. Галлер считал себя русским и посещал только православную церковь. 
До революции в нашей гимназии, как в других среднеучебных заведениях существовал порядок, когда в царские дни ученики обязаны были в организованном порядке являться в храм на торжественное богослужение. За нашей явкой в Спасо-Преображенский собор ревниво следил Галлер. Отсутствие без уважительной причины влекло снижение отметки по поведению и вызов родителей. В царские дни директор гимназии Алексей Иванович Давиденков и инспектор Карл Карлович Галлер являлись в собор в парадной форме. У директора, одетого во фрак с Анненской лентой через плечо, в руках его было треуголка, сбоку висела шпага. Галлер выглядел скромнее в новом сюртуке. Зато медали и шпага украшали и его. Ученики любили наблюдать за поведением на богослужении К.К. Галлера. Выглядел он необычайно привлекательно. Волосы были подстрижены и приглажены, аккуратно подстрижена седенькая, жидкая борода. 
К.К. Галлер по-особенному осенял себя крестным знамением, что вызывало среди учеников весёлое оживление. Крестился он слева направо по католическому обряду, а не справа налево, как предусматривает положение православной церкви. 
В обычной обстановке, вне стен гимназии К.К. Галлер являлся грозой для учеников старших классов гимназии, которые позволяли себе после десяти часов вечера прогуливаться на бульваре, или устраивать свидания с гимназистками в Тёмном саду. Он мог совершенно неожиданно вынырнуть из темноты и, как говорится, на месте преступления застать влюбленную парочку. В момент голубки разлетались в разные стороны и исчезали по домам. Если только К.К. Галлер узнавал провинившихся, на следующий день учинялась расправа. Вызывались родители, снижалась оценка за поведение. Директриса женской гимназии созывала учениц того класса, в котором училась провинившаяся гимназистка. В присутствии всех происходил разнос и выносилось строгое предупреждение. 
В должности инспектора гимназии К.К. Галлер проработал 18 лет. Он умер 30 марта 1924 года в возрасте 74 лет. 

-----------------------------------------------«»---------------------------------------------------- 

Тридцать девятый выпуск Нарвской классической мужской гимназии 1921 года, которым завершилось мое среднее образование, тесно связан с именем старейшего нарвского педагога, преподавателя математики и наставника нашего класса Константина Егоровича Пшеницына. Он уроженец Нарвы, среднее образование получил во 2-ой Петербургской гимназии, по окончании которой поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, где кафедрой астрономии руководил известный профессор С.П. Глазенап. По окончании университета К.Е. Пшеницын с 1886 года стал преподавателем математики и физики в Нарвской гимназии. 
Егорыч, - так называли его ученики, - внешне ничем примечателен не был. Среднего роста, умеренной полноты, с небольшой остроконечной бородкой и короткими усами, седыми, стриженными под бобрик волосами, спокойного характера, с чуть заметной постоянной улыбкой на лице, - таким он был на уроках. Объясняя предмет или спрашивая ученика, он постоянно держал правой рукой кончик бороды. Ходил в сюртуке, полы которого были вечно испачканы мелом. Жил он на Ивангородской форштадте в собственном кирпичном одноэтажном доме на Госпитальной улице. После смерти жены - Марии Ивановны, переехал в центр города на Кузнечную улицу. 
Переходя к описанию душевных качеств Константина Егоровича я должен заметить, что он не отстранялся от учеников, закончив уроки, не прерывал с ними связь, а наоборот, старался приблизить их к себе, интересовался личной жизнью каждого, приглашал к себе на квартиру, где, как бы между прочим заводил беседы на научные темы, пополняя наши знания в области физики, химии, астрономии. Мы собирались небольшими группами по 10 - 12 человек в его уютной тёплой квартире. Получалось нечто вроде внешкольных дополнительных занятий, интересных по содержанию и способствовавших усвоению полученных на уроках знаний. 
Егорыч был подлинным другом нашего выпуска. С ним можно было быть откровенным, каждого из нас он отлично понимал, деликатно указывал на наши недостатки, стремясь их исправить путем внушения, добрым словом, примерами своего большого жизненного опыта. Не таясь, перед ним открывали свои молодые сердца, спрашивали, советовались, задавали недоуменные вопросы и всегда получали исчерпывающие, полноценные ответы. Беседы получались столь интересными, что не хотелось уходить, но Егорыч напоминал о необходимости возвращаться домой, чтобы у родителей не возникало сомнений и опасений в отношении нас. Егорыч не скрывал перед своими знакомыми и коллегами учителями, что у него постоянно бывают ученики. 
- Для меня это самая большая радость в жизни! Ведь я одинок, с кем я могу поделиться своими радостями и печалями? Только с учениками! 
Каким непохожим на своего предшественника К.К. Галлера был назначенный в 1924 году новый инспектор гимназии Константин Матвеевич Антропов. Этот пост он занял после моего окончания гимназии. Преподавал он математику. Мне не пришлось у него учиться. Лишь в исключительных случаях, когда болел Егорыч, Антропов проводил занятия по математике. Всегда выдержанный и спокойный, требовательный к знаниям и дисциплине Константин Матвеевич отличался педантичностью и как говорили о нём в гимназии «мягко стелил и спуску не давал». Уроки К.М. Андропова хорошо знал по рассказам выпускников гимназии, моих друзей более поздних выпусков. 
Спрашивал он тщательно, строго, любил проверять пройденное. 
- Не усвоив основательно старого, не познаешь нового, - любил говорить Константин Матвеевич Андропов. 
В связи с разрухой, вызванной войной и революциями, большинство учащихся находилось в бедственном материальном положении. Гимназисты приходили в школу полуголодные, плохо одетые, в равной обуви. К.М. Андропов не мог оставаться равнодушным к судьбе учащихся и благодаря его хлопотам перед городским головой Нарвского совета Дауманом удалось добиться получения всеми учащимися гимназии в большую перемену бесплатного сладкого чая с белым хлебом. 
Дочь Константина Матвеевича - Евгения Константиновна Антропова, тоже педагог Нарвской мужской гимназии и позднее русской гимназии, пережила всех своих коллег и в 1968 году в Тарту, в кругу своих бывших учеников и друзей отмечала своё 75-летие. 
В младших классах она преподавала географию, в старших естествознание и химию. Коренная нарвитянка, Евгения Константиновна окончила с золотой медалью Нарвскую женскую гимназию. Высшее педагогическое образование получила в Петербурге. Возвратясь в Нарву поступила на работу в Нарвскую гимназию, где прослужила 30 лет. В годы немецкой оккупации оставалась в Нарве и подвергалась постоянным преследованиям гестапо. Фашисты пытались узнать, кто из её учеников в 1940 - 41 годы находились в комсомоле, а когда началась война, ушли на фронт или вступили в истребительные батальоны. Никого из своих воспитанников она не выдала. Хотя ей приходилось нелегко. Днем она преподавала в гимназии, а ночью её вызывали в гестапо на бесчисленные допросы. Не единожды ей казалось, что этот вызов последний и за ним последует арест и концентрационный лагерь. 
Свою большую, искреннюю любовь к Евгении Константиновне Антроповой ученики пронесли через всю гимназию и спустя много лет по её окончании уже будучи в преклонном возрасте. Она встречалась с бывшими учениками постоянно, была желанной гостьей их в Таллинне, Тарту, Нарве, Пярну, Ленинграде. Ни одна встреча-годовщина того или иного выпуска не проходила без её участия. Выйдя на пенсию, Евгения Константиновна проживала в Тарту, где 25 апреля 1968 года по случаю 75-летия она встречалась со своими бывшими учениками. Кажется никто из её учеников, проживающих в Эстонии, не остался безразличным к этому юбилею. Памятные адреса с многочисленными подписями содержали слова благодарности любимой учительнице и пожелания доброго здоровья. Не обошлось конечно и без подарков. 
Я был необычайно счастлив, что мне выпала обязанность лично приветствовать дорогую юбиляршу от имени её бывших учеников, ныне проживающих в Нарве, прочесть множество поздравительных писем и телеграмм, в том числе из-за границы. 
С острой болью в сердце ехал я через год снова в Тарту, на этот раз чтобы навсегда проститься с дорогой Евгенией Константиновной. Её хоронили 12 июня 1969 года на православном кладбище в Тарту. В прощальном слове от имени нарвитян я зачитал строки из письма Евгении Константиновны, которое я получил из больницы г. Пярну, написанное за неделю до смерти: «... Срок придет, Господь тебя спросит, был ли ты счастлив в жизни земной? Да, я была счастливой. Прекрасные родители дали мне золотое детство, любимая работа, под старость любовь и внимание бывших учеников»... 
Похоронили Евгению Константиновну Антропову рядом с могилой её друга, художника Константина Михайловича Коровайкова. 
Уроки рисования давались только в младших классах. Я любил их, с удовольствием рисовал пирамиды, кубы, орнаменты. Наш учитель рисования, старый холостяк Николай Васильевич Семёнов, обратил внимание на моё старание и стал загружать меня больше других всякими работами, от которых я никогда не отказывался. Иногда он приглашал меня к себе домой, в свой собственный двухэтажный дом на Белой улице, в свою художественную мастерскую, помещавшуюся на втором этаже. Я видел много картин, написанных Николаем Васильевичем маслом, карандашом. Окончив петербургское училище рисования имени барона Штиглица, Николай Васильевич Семёнов поступил в 1869 году в Академию художеств. После успешного окончания Академии Николай Васильевич был направлен в Нарвскую гимназию преподавателем рисования, где проучительствовал 35 лет и умер в 1925 году в возрасте 65 лет. 
Картины Семёнова пользовались известностью в России и украшали многие выставки. Академия художеств неоднократно премировала его работы золотыми и серебряными медалями. Несколько картин художника хранилось в музее им. Лаврецова, в том числе большое полотно «Видение Пельгусия». 
В отличие от других преподавателей у Николая Васильевича не было прозвища. Маленького роста, плешивый, вечно небритый, с непричёсанной небольшой бородкой он производил весьма неопрятное впечатление. Ещё того хуже выглядела одежда. Ходил он в стоптанных, никогда не чищеных ботинках. Сюртук лоснился от жирных пятен пищи и масляной краски. Брюки не имели представления об утюге. Трудно было понять, какого цвета была верхняя рубашка, повязанная скомканным грязным галстуком. 
Был он верующим христианином, принимал непосредственное участие в строительстве церкви Иверской женской трудовой обители на Ивангородском форштадте. Им писались иконы, хоругви, иконостас. Свой дом после смерти завещал Иверской обители. 
Не могу не вспомнить ещё одного педагога гимназии, преподавателя истории, психологии и логики - Эдуарда Эдуардовича Маака, с которым впоследствии меня связывала общественная работа в Нарве. 
Всегда подтянутый, опрятно одетый Эдуард Эдуардович являл собой пример аккуратности, собранности, внешнего лоска, такта настоящего интеллигента, обходительного в обращении с учениками, которые пользуясь слабостями педагога, не умевшего поддерживать в классе дисциплину, превращали уроки истории, психологии и логики в сплошной базар, занимались посторонними делами, громко разговаривали, ходили по классу, не спрашивая разрешения выходили в коридор, - словом не считались с тем, что идет урок, что требуется слушать объяснения преподавателя. Создавалось такое впечатление, будто Э.Э. Мааг не видит происходящих в классе безобразий, или относится к ним индифферентно. Но это было не так. Неожиданно он вскакивал со своего места и, видимо, потеряв терпение, с разъярённым видом наскакивал на одного из нарушителей дисциплиной, кричал на него так, что было слышно в соседнем классе и выгонял в коридор. После этого в классе наступала тишина, но на очень непродолжительное время. Повторялась прежняя картина. А Эдуард Эдуардович, как ни в чём не бывало, продолжал спокойно и невозмутимо вести урок до очередной вспышки. 
Все три предмета Э.Э. Маак преподавал интересно, содержательно, обнаруживая большие знания и бесспорную эрудицию. Во время первой мировой войны мы часто просили Эдуарда Эдуардовича во время урока истории рассказывать о событиях на фронтах. Тогда он забывал, что ему предстояло нас спрашивать по курсу, закрывался журнал и все сорок пять минут шло увлекательное повествование о неудачах русских войск в Восточной Пруссии, о наших победах на австро-венгерском фронте и на границах Турции. 

---------------------------------------------------«»----------------------------------------------------- 

Весной 1914 года я перешёл во второй класс. В переводном свидетельстве значились тройки и четвёрки. Пятёрок не было. Они даже отсутствовали в графах поведение, внимание, прилежание. По этому поводу директор гимназии А.И. Давиденков пригласил мою мать и указал ей на причину столь низких оценок: на уроках разговариваю, постоянно верчусь, невнимателен, не слушаю объяснений учителя, на переменах являюсь зачинателем драк и прочих безобразий. В присутствии матери директор взял с меня слово, что во втором классе я исправлюсь и отпадёт необходимость вызывать в гимназию родительницу. 
Летом по приглашению маминой приятельницы Елены Петровны Половцевой, имевшей в Гунгербурге на Горной улице собственную дачу, мы приехали к ней в гости и отлично провели время до конца августа. Лето радовало отличной погодой. Дожди выпадали преимущественно в ночную пору. Днём жаркая погода влекла на купание в реке и в море. Весь день пляж был многолюден, преобладали дачники из Петербурга и Москвы. На пляже, в парках, саду Кургауза царило большое оживление. Днем и вечером играл духовой оркестр. На берегу моря устраивались гуляния с фейверками, бенгальскими огнями, горящими смоляными бочками. Давались спектакли в летнем театре, в концертном зале Кургауза выступали солисты петербургских театров. Пансионы были переполнены и получить комнату не представлялось возможным. В Гунгербурге в тот сезон насчитывалось до 12 тысяч дачников. Ничто, казалось, не предвещало начало первой мировой войны и последующих за ней революционных потрясений, завершившихся февральской и октябрьской революциями. 
Как гром среди ясного неба поразило сообщение, что 1 августа 1914 года Германия объявила войну России. У мальчишек - газетчиков «Петербургский листок» и газета «Копейка» брались нарасхват. Царившее на курорте веселье сменилось всеобщей паникой. Распространялись слухи один нелепее другого: будто не сегодня - завтра на Гунгербургском рейде покажется немецкая эскадра и начнётся обстрел курорта. Дачники быстро укладывали вещи и стремились как можно быстрее уехать домой. В длинной очереди стояли за билетами на пароход «Гунгербург» и «Ингерманландия», которые курсировали между Гунгербургом и Петербургом. 
Панике поддались и нарвитяне. Буквально в течение одной недели курорт опустел. На местах остались местные жители, которым некуда было податься и наиболее смелые из курортников, в том числе и мы. 
На улицах замелькали объявления с предупреждением плотно занавешивать окна по вечерам, уличное освещение отключили. Строжайше запрещалось на пляже разводить огонь, жечь костры, пускать ракеты. Погасли огни гунгербургского маяка. 
Осиротел речной рейд обычно оживленный во время погрузки лесом и пиломатериалами иностранных судов. Прекратилось морское торговое сообщение. 
Некому стало любоваться поэтическими августовскими ночами. Август выдался сухим, безветренным, тёплым. Один за другим закрывались пансионаты, хотя обычно они прекращали свою деятельность в конце августа и в начале сентября. В магазинах не стало покупателей. 
Печальную картину представлял пляж. Ни одной живой души. По существу в разгар лета прекратился купальный сезон. Увезли купальные кабины. Заколотили торговавшие прохладительными напитками ларьки. Владелец морской кофейни Нымтак поспешил её закрыть. Остались лежать на берегу лодки рыбаков, которые днём выезжали не дальше морского рейда на рыбную ловлю. 
По вечерам все дачники Елены Петровны Половцевой, - никто из них не поддался панике, - выходили на пляж, чтобы увидеть в сумерках огни вражеской эскадры. Но как мы не напрягали зрение, ничего на горизонте рассмотреть не могли и после непродолжительной прогулки раздосадованные неудачей возвращались домой... 
20 августа начинались занятия в гимназии. На пароходе «Павел» мы вернулись в Нарву. 

Гунгербург - Усть-Нарва 
http://albion-3.sitecity.ru/stext_1206003437.phtml

Свернуть